Дядя Сайлас. В зеркале отуманенном
Шрифт:
— Как давно у вас эта женщина? — неожиданно спросила кузина Моника, выдержав, по ее мнению, должную паузу.
— С начала февраля… уже почти десять месяцев.
— И кто прислал ее?
— Я не знаю. Папа так мало говорит мне, он сам, наверное, все устроил.
Кузина Моника звучно сомкнула губы и кивнула, переведя хмурый взгляд на каминную решетку.
— Оченьстранно! — сказала она. — И как люди могутбыть такими глупцами! — Кузина помолчала. — А эта женщина — она вам нравится?
— Да… то есть я к ней привыкла…
— Она не бьет вас? — спросила кузина Моника. Лицо ее выдавало закипавшую в ней ярость, что меня еще больше расположило к кузине.
— О нет!
— Не обращается с вами жестоко?
— Нет.
— Можете поклясться, Мод?
— Да.
— Что бы вы ни открыли мне, я ей не передам, я только хочу все знать, чтобы пресечь непозволительное.
— Я вам очень благодарна, кузина Моника, но это действительно так — она не обращается со мною жестоко.
— Дитя, она не угрожает вам?
— Нет… не угрожает.
— Но как же — право слово, не понимаю — как она вас пугает?
— Ну… мне стыдно говорить вам, вы посмеетесь… и я не могу утверждать, что она намеренно пугает меня… однако в ней — не правда ли — есть что-то от привидения?
— От привидения?.. Не знаю, но что-то дьявольское в ней точно есть — я хочу сказать, что-то жуликоватое. И я убеждена, что простуда и боли — выдумка; она притворилась больной, чтобы со мной не встречаться.
Мне было ясно, что нелестное мнение кузины Моники о мадам связано с какими-то относившимися к прошлому событиями, о которых кузина не собиралась рассказывать.
— Вы знали мадам прежде? — спросила я. — Кто она?
— Она утверждает, что она мадам де Ларужьер, и французским оборотом сама себя характеризует {18} , — ответила леди Ноуллз со смехом, впрочем, скрывая, как мне показалось, некоторое замешательство.
— О дорогая кузина Моника, скажите, она… она очень скверная? Я так боюсь ее!
18
Она утверждает, что она мадам де Ларужьер, и французским оборотом сама себя характеризует… — Фамилия «Ларужьер» имеет общий корень с французскими словами «rouge», «rougir» — «красный», «краснеть».
— Откуда я знаю, Мод? Но мне памятно ее лицо, и она мне не нравится. Можете рассчитывать — я непременно поговорю о ней с вашим отцом завтра утром, но, дорогая, не задавайте больше вопросов, мне особенно сказать нечего, и я о ней говорить не желаю — вот так!
Кузина Моника рассмеялась, потрепала меня по щеке, а потом поцеловала.
— Ну скажите об одном только…
— Ну не скажу… ни об одном, ни о другом — ни о чем, маленькая любопытная леди. Дело в том, что рассказывать почти нечего, и я намерена вести разговор с вашим отцом, а он, думаю, поступит надлежащим образом. Поэтому
Какое-то непередаваемое обаяние было в кузине. Несмотря на годы, она казалась мне удивительно молодой в сравнении с медлительными, безупречно воспитанными юными леди, с которыми я знакомилась, изредка отправляясь в гости к соседям. Я уже не смущалась и доверяла ей полностью.
— Вы многое знаете о мадам, кузина Моника, но не хотите открыть.
— Открыла бы с превеликим удовольствием, будь я вправе, маленькая вы плутишка. Но, в конце концов, я ведь не говорила, знаюя о ней или нет и что знаю. А вот вы уверяете, будто в ней есть что-то от привидения, — разъясните!
Я подробно пересказала все случаи, а кузина Моника не только не посмеялась надо мной, но слушала с необыкновенной серьезностью.
— Она часто получает и отправляет письма?
Я замечала, как она писала письма, и предполагала, что и ей приходит достаточно, хотя могла точно припомнить всего два-три.
— А вы — Мэри Куинс? — обратилась леди Ноуллз к Мэри, которая, войдя в спальню гостьи, опускала шторы.
Горничная повернулась и присела в реверансе.
— Вы служите моей маленькой кузине, мисс Руфин, — так ведь?
— Да, мэм, — ответила самым вежливым тоном Мэри.
— Кто-нибудь спит в ее комнате?
— Да, я, мэм, если вам будет угодно.
— И больше никто?
— Нет, мэм, если вам будет угодно.
— А гувернантка — иногда?..
— Нет, мэм, если вам будет угодно.
— Никогда? Это так, моя дорогая? — Леди Ноуллз переадресовала вопрос мне.
— О нет, никогда, — ответила я.
Кузина с серьезным видом размышляла, не отводя встревоженного взгляда от каминной решетки. Потом помешала, чай и отпила, все еще глядя на веселое пламя.
— Мне нравится ваше лицо, Мэри Куинс, я уверена, вы добрая натура, — сказала она, вдруг обернувшись к горничной и приятно улыбнувшись ей. — Счастье, что она служит вам, моя дорогая. И, интересно, Остин уже улегся в постель?
— Я думаю, нет. Я уверена, что папа в библиотеке или в своей комнате… Он часто читает, молится в уединении, ночью, и… и не любит, чтобы его беспокоили.
— Нет, нет, конечно… Подождем до утра!
Леди Ноуллз, как мне показалось, что-то обдумывала.
— Значит, вы боитесь призраков, моя дорогая, — наконец промолвила она с мимолетной улыбкой, обернувшись ко мне. — Но ябы… ябы знала, что делать. Я бы, оставшись в спальне с доброй Мэри Куинс и готовясь ко сну, расшевелила дрова в камине, чтобы огонь был ярок, и заперла бы дверь. Вам ясно, Мэри Куинс? Заперла бы дверь и держала бы свечу всю ночь зажженной. Вы будете к ней очень внимательны, Мэри Куинс, — да? Она не слишком крепкого здоровья, ей следует беречь нервы. Поэтому рано отправляйтесь в постель и не оставляйте ее одну — вам ясно? И… и запирайте дверь, Мэри Куинс. Я буду присылать маленькие рождественские посылочки моей кузине и не забуду о вас. Спокойной ночи!