Дядюшка Дэн – по дороге на войну и обратно

Кирпильцов Владимир

– Ну, уж вы загнули! – Аглая откровенно любовалась преображением этого, казалось, сухого, аскетичного с виду незнакомца.

– Согласен. Насчёт коньяка – загнул. Сегодня приобрёл. Не знаю почему. Так, проходил мимо, смотрю - десятилетней выдержки. Представляете – этот напиток целых десять лет созревал, чтобы освятить наше знакомство. Поверьте, именно освятить, потому… Ну, вообще в жизни я менее разговорчив. Наверное – всё ваш коньячный завод. Он действительно бароном Штейнгелем основан. Не так ли?

Дядюшка Дэн взъерошил редкие, с остатками былой кучерявости,

волосёнки, встряхнулся – где наша ни пропадала, только не в доме с прекрасной дамой – и стал похож на воробья. Или на гастарбайтера, готового поработать кем угодно, хотя бы официантом, если найдутся стаканчики.

Царственность её указательного взмаха тонула в смешинках на щеках и в глазах. Слова пропадали в журчащем голосовыми переливами смехе детской радости и искренности!

Он с радостью почувствовал, как здорово быть смешным и вызывать весь этот каскад искрящихся масок очаровательной радости на лице женщины!

Недавний сутулый счетовод с нелепой авоськой вдруг выпрямился и пошёл за указующим перстом дамы в позе бравого, вытянутого в струнку официанта с подобострастно оттопыренным задом. Откуда взялась эта смешная осанка – он и сам не понимал. Видел где-то на старой картине:

– О-о! Две серебряные стопки – подойдёт!

Налитое – выпито! Выпито со сладким чувством соучастия – в ощущении вкуса коньяка и радости жизни.

– И снова налито.

– И всё-таки о сакраментальном на этом старинном акварельном плакате. Что здесь написано на плакате такими крупными буквами? Прямо как чугунным литьём.

– Это на французском. – Аглая с пафосом прочла, – Blue De schamps. En vente ici. Поняли?

– Что-то голубое? И, судя по музыке вашего произношения, важное?

– Да, вы так думаете?.. – она не выдержала и снова залилась негромким ласковым смехом, став озорной девчонкой:

– Это просто реклама синьки для стирки белья.

– Да что вы говорите?

Они смеялись оба, перебивая друг друга:

– Сакраментально… Вся жизнь – это стирка… Чужого и своего дерьма… А если не отбелить, так мы её синькой, синькой. Сразу посвежеет…

Дверь в прихожей застонала, и в комнату влетел мальчишка лет четырнадцати в подранной рубахе и разбитым носом.

– Познакомьтесь. Мой сын Ясик – чудный мальчик!

– Не Ясик, а Яс – сама меня так назвала, – мальчишка зло растирал кровь по лицу и рубахе.

Его злость и кровь как-то ассоциировались с необычным именем мальчишки – Дядюшка Дэн почувствовал сразу. И в этой злости сквозила какая-то упрямая – до расшибания носа – гордость.

– Опять с этим Гогой-Магогой схватился. Он же старше тебя на два года, – устало опустила руки мама.

– Пусть возьмёт свои слова обратно. А то я их ему в… В общем, куда надо – туда и запихну. – Яс-Ясик ушёл в другую комнату, и оттуда раздался скрип пружинной кровати.

Аглая заметно расстроилась.

– Кто такой Гога-Магога, и какие слова он должен забрать? – спросил Дядюшка Дэн.

– Дело в том… – смех Аглаи по-детски быстро перешёл в набухшие на глазах слёзы. – Гога – выпускник в школе, где Яська учится. Гоге я двойки по

истории ставила. А он шутником оказался. Сказал про меня… – знаете, дети бывают иногда злыми – что-то оскорбительное. Что именно – Яська мне не говорит. Но думаю – про Яськино рождение… без отца, и в мои неполные шестнадцать лет. Такие темы в маленьких городках долго не забываются. Знаете, не было, не было у девчонки никого, а потом сразу с ясеня ребёночка надуло. – Она опять засмеялась, лёгким движением смахивая слезу.

– Яс – это…? – Артур Карлович подбирал слова.

– Ну да… Гога приплёл ясень на берегу речки, под которым я – старшеклассница - с молодым учителем истории часто сиживала. Хотя он к моему мальчишке не имеет никакого отношения. Рождение моего сына осенено кронами других деревьев, – она опять удивительно просто засмеялась своей шутке о выстраданном и глубоко скрытом в тёмных глазах. – Я уже в шестнадцать была помешана на истории. Могущественное сарматское племя было такое – Ясы, или Языги. Прямо здесь, на нашей земле, жили много веков назад. Ясенька – Яська – всего лишь уменьшительное.

– Понятно! – Артура Карловича понесло. Причём – по совершенно не свойственной ему роли. Уж на кого, а на Бендера… Такая схожесть могла примерещиться только в глупом сне. Впрочем, он и чувствовал себя во сне, освобождённым искренностью этой женщины от нелепых запретов и предрассудков.

Он встал и решительно направился к двери в комнату Яса, а уж затем по привычной вежливости обернулся и не спросил, а скорее констатировал:

– Вы позволите!

Она и пожать плечами не успела, как этот человек, уже мало похожий на смирного тихоню-бухгалтера, оказался в комнате у сына.

«Что это со мной? Меня прямо-таки понесло, а… – подумал дядюшка Дэн, – а, по правде говоря, я просто «тащусь!»» Это определение пришло само из некогда услышанного от семиклассника – сына сотрудника из его группы оперов…

– Здравствуйте, Яс. Мне кажется, что Вы просто позволили себя избить. И, судя по всему, человеком из иной весовой категории… Килограмм так на десять потяжелее.

– На двадцать, – буркнул Яс с пренебрежением к вежливому тюфякоподобному господину в очках, нахально влезающему в его жизнь.

– Ого! Тогда позволять себе просто махаться с этим человеком – значит заведомо быть битым. Каждый его удар отшвырнёт Вас, как котёнка. При такой разнице достаточно пропустить только один. Вы намерены и дальше выглядеть перед пацанами котёнком?

– Мы не намерены, – Яс отрицательно замотал головой.

– Тогда перейдём на «ты». Первое – не бери удары на себя.

– Как это?

– А ты пропускай их в последний момент мимо, а потом ещё и легонько подтолкни его инерцию в том же направлении. Пусть себе летит – голубь сизокрылый. Под таким весом приземление, или пристолбе… короче – остолбенение об высоковольтную или иную линию, ящик, здание, близко проходящую корову… куда смотришь в окно – я не о той немного тучноватой женщине – приведёт к тяжёлым для него последствиям. А для этого надо кое-чему научиться. Давай-ка, вставай… И бей меня.