Дядюшка Наполеон (пер. Н.Кондырева, А.Михалев)
Шрифт:
– Ситуация неблагоприятная. Я говорил с твоим отцом, он решил отправить тебя на несколько дней в Дозашиб, погостить у Рахим-хана, пока тут все не уладится.
– А почему, дядя Асадолла? – с беспокойством спросил я.
– Полковник поклялся разрядить свою двустволку тебе в башку… Потому что Пури придется оперировать, удалить ему кое-что.
– Что удалить, дядя Асадолла?
– Ну до чего же ты тупой! Одну из двух опор башни Сан-Франциско… Или, выражаясь словами Маш-Касема, один из «залогов мужества».
– И вы говорите, что дядя Полковник хочет разрядить
– А ты как думал – в мою, что ли?
Испуганный и несчастный, я машинально повторил:
– Двустволку…
– Вот и меня это удивляет, – тут же перебил Асадолла-мирза, – ведь ему отхватят только одну опору башни, зачем же из обоих стволов.
Дальнейшая беседа была прервана появлением моего отца:
– Глупый мальчишка, телок!
– Что толку ругаться, – хладнокровно сказал Асадолла-мирза. – Вы тоже доставляли своему отцу хлопоты и заставляли глотать обиды. А теперь, как я вам уже говорил, лучше всего отправить его на несколько дней в дом Рахим-хана – пока не уляжется этот скандал.
– Я сейчас звонил, Рахим-хан говорит, что будет очень рад.
– Нет, разрешите мне остаться, – умоляющим тоном выговорил я. – Я хочу остаться рядом с Лейли.
Отец, подскочив ко мне, презрительно и зло крикнул:
– Замолчи! Чтоб ты сдох с твоими любовными забавами!
Я непременно получил бы затрещину или пинок, но, по счастью, между нами оказался Асадолла-мирза, который небрежно заметил:
– Я как раз приглашен к обеду в Шемиран [33] , схожу, переоденусь и приду за ним. – Тут он повернулся ко мне: – А ты, мальчик, слушай, что старшие говорят. Нам виднее, что для тебя лучше.
33
Шемиран – аристократический район Тегерана, где расположены богатые виллы, посольства.
Эти безжалостные люди даже не дали мне дождаться возвращения Лейли из больницы. Через час мы с Асадолла-мирзой уже ехали на автобусе по направлению к Шемирану. Я долго молчал, потом спросил:
– Дядя Асадолла, а что теперь будет, как вы думаете?
– Ты про что?
– Про Пури.
– Нарушится равновесие организма.
– Почему?
– Как почему? Если одну опору из двух удалить, устойчивости не будет, одна половина тела ведь станет легче, другая – тяжелее, какой же может быть баланс?
– Пожалуйста, не шутите. Я очень тревожусь.
– Моменто, вот уж моменто! Тебе-то чего тревожиться – пусть этот длинномордый поганец переживает, что лишился поездок в Сан-Франциско.
– А он правда никогда больше не сможет…
– Чего не сможет?
– Ну… это… Сан-Франциско…
– Молодец, браво! Привыкай к этому слову. Высший балл по географии. Насчет того, сможет ли он ездить в Сан-Франциско или нет, мнения врачей-лекарей расходятся. Некоторые утверждают…
– Дядя Асадолла, прошу вас, оставьте шутки! Я всю ночь не спал от волнения.
– Тебя так взволновало, что Пури в Сан-Франциско не ездок?
–
– Если говорить по совести, то как раз не несешь, зато по закону – несешь. Но об этом не беспокойся, они не из тех, кто будет с жалобами по судам таскаться. Ни одно благородное семейство не позволит себе обращаться в судебные инстанции.
– А что станет с Лейли, дядя Асадолла?
– Лейли теперь на некоторое время в безопасности, но, когда губошлеп выйдет из больницы и минует еще три-четыре месяца, этот вопрос неизбежно возникнет вновь.
– Значит, несколько месяцев есть…
– Думаешь, несколько месяцев решат дело в твою пользу? Ну, если Пури только сейчас к Сан-Франциско способность потерял, то ты от рожденья урод!
– Я верю, что все образуется. Прошу вас, скажите Лейли, что я был вынужден оставить ее одну. Скажите, если она сможет, пусть позвонит мне в два часа, когда дядюшка ляжет отдыхать. И вы тоже, пожалуйста, держите меня в курсе событий, обещаете?
– Даю честное слово.
Асадолла-мирза оставил мне свой служебный телефон и предупредил:
– Только смотри лишнего не болтай!
Часом позже я уже распрощался с Асадолла-мирзой, и началась моя мучительная разлука с Лейли.
Мое вынужденное пребывание в доме Рахим-хана, с сыном, которого я, однако, был очень дружен, продолжалось почти две недели. Пури сделали операцию, удалив одну из парных частей его тела; теперь опасались, что, возможно, придется ампутировать и другую. Примерно на десятый день, когда я позвонил Асадолла-мирзе, тот объявил:
– С тебя причитается за добрую весть. С двустволкой, которую Полковник собирался разрядить тебе в голову, покончено, до четырех стволов, слава богу, дело не дошло.
– Как так, дядя Асадолла?
– Выяснилось, что вторая опора опасности избежала. Теперь, при условии, что башня выстоит на одной-единственной опоре, можно будет заняться твоей амнистией.
– Значит, он сможет жениться?
– Пока еще нет, но через несколько месяцев – вероятно. Пока, по выражению индийского сардара, цветок его силы отказ делать… Так что оставайся на месте. У Лейли все хорошо, о ней не беспокойся.
И вот в один прекрасный вечер, на пятнадцатый день после нанесения Пури того удара, я был прощен – по случаю приема, устроенного моим отцом в честь Гамар и Практикана Гиясабади, которые выезжали с первым послесвадебным визитом к родственникам. Асадолла-мирза сам забрал меня домой. Дорогой он сообщил мне о последних событиях:
– Думаю, что прием сегодня получится весьма оживленный. Понимаешь, не то вчера вечером, не то нынче утром Дустали-хан и Азиз ос-Салтане убедились, что слова Практикана Гиясабади, который говорил, будто потерял на поле брани свой уважаемый фрагмент, и ничего плотского в нем не осталось, – беззастенчивая ложь. Насколько я понял из шушуканья женщин, кое-что там осталось и весьма солидное кое-что.
– Зачем же он тогда так говорил?
– Наверное, считал, если признается, что этого у него в избытке, сразу дефицит обнаружится…