Дядюшка Наполеон

Пезешк-зод Ирадж

– Ну, это пустяк, стоит вам только захотеть: у нас множество знакомых, друзей. Есть и министр, и депутат – словечко им шепнем, и все в порядке. Вы нам очень полюбились, да и признательны мы вам за прежнее…

– Ваша милость так добры… Мне прямо неудобно.

– Обидно, что вы с таким незаурядным умом и прочими способностями сидите сложа руки и из врожденного достоинства ничего не предпринимаете для продвижения по службе. Я думал, что вы теперь уж начальник участка. И потом, господин Гиясабади, ваша жена и

дети ведь ни в чем не виноваты – зачем же им-то страдать из-за вашего самолюбивого характера?

– Я холостой… То есть у меня была жена, но потом мы разошлись. Сын есть. Конечно, он с матерью остался, ну а деньги я посылаю…

– Замечательно. Ну ладно, Маш-Касем, ты не принесешь чаю господину Гиясабади?

– Сейчас будет сделано! Милости просим, земляк… Пожалуйте в мою комнату, чайку откушать, надо же горло-то промочить…

– А как же расследование насчет часов?..

– Братец, на это еще будет время… Давай пойдем ко мне, выпьем чаю.

Маш-Касем и Практикан Гиясабади, который во время разговора так и не снял с головы шляпы, двинулись к дому. Асадолла-мирза сказал дядюшке;

– Похоже, кое – что начинает получаться.

Дядюшка, ожидая возвращения Шамсали-мирзы, посланного в полицейский участок освобождать чистильщика, старался не удаляться от садовой калитки, Азиз ос-Салтане нервно расхаживала взад – вперед. Общего разговора не получалось. Асадолла-мирза подмигнул мне и тихонько направился к дядюшкиному дому., Я пошел за ним.

– Куда вы, дядя Асадолла?

– Хочу душу успокоить, узнать, как продвинулось дело с женишком. Что он говорит – да или нет.

Комната Маш-Касема была в подвале. Асадолла-мирза, а за ним и я бесшумно, на цыпочках подошли к коридорчику, ведущему туда, и прислушались. Мы услышали голос Маш-Касема, с удивлением и беспокойством говорившего:

– Нет, правда, ты не шутишь?.. Отвечай, чтоб ты пропал!

– Сам пропадай… Это меня во время кампании в Луристане пуля достала. Шесть месяцев в госпитале провалялся. Из-за этого и жена-то со мной развелась…

– Что, неужели начисто? Словно и не бывало? Ничегошеньки не осталось?

Асадолла-мирза бросил на меня ошеломленный взгляд и чуть слышно шепнул:

– Проклятое невезенье… Все рушится!

Маш-Касем тем временем говорил:

– Сердешный ты мой, а что же ты лекарства какого, мази не пробовал?

– Да при чем тут лекарства? Мазь-то надо же на что-то мазать!

– Ох, братец, жалость-то какая! А. уж как эта подлая пуля дело испортила… Я ведь тут с три короба нагородил про то, какие в Гиясабаде мужики отличные…

Тут Маш-Касем, видно, решил ненадолго оставить! Практикана Гиясабади одного, чтобы сообщить прочим результаты переговоров, так как он сказал:

– Земляк, обожди минутку, я на кухню загляну, пока чайку попей, я мигом. Да ты орешки кушай, пожалуйста, не стесняйся! Угощайся,

милок.

Мы с Асадолла-мирзой вышли из своей засады во двор. Асадолла-мирза задумался, но потом, услышав голоса из комнаты Дустали-хана, встрепенулся и завернул туда. Я опять поплелся за ним.

Азиз ос-Салтане сидела у постели Дустали-хана, а дядюшка ходил по комнате.

– Ну как, Асадолла? Ты не узнал, договорились или нет?

– «Ей – богу, зачем врать», как говорит Маш-Касем… Похоже, что дело упирается в затруднение с Сан-Франциско.

– Асадолла, – приподняв голову, проговорил Дустали-хан, – тебя в могилу класть станут, а ты все будешь чепуху молоть!

– Моменто, моменто, в настоящее время подстреленному богатырю до могилы ближе, чем мне!

Однако они не успели поссориться: с понурым видом появился Маш-Касем.

– Ну что, Маш-Касем, – подступил к нему дядюшка, – поговорил ты с ним?

– Да, ага, хорошо поговорили.

– Ну, а результаты?

– Ей – богу, ага, зачем врать? До могилы-то… Я пока не осмелился рассказать своему земляку про беременность Гамар-ханум. Так что он согласился, но только у него свой грешок имеется.

– Какой еще грешок?

– Ей – богу, спаси вас господь от такого, духу не хватает выговорить, но только этот мой земляк, по-моему, и не земляк мне вовсе!

– Что такое?! Как это не земляк?

– Имя-то у него гиясабадское, да только сам он, видать, не оттуда – раненый он во время Луристанской кампании.

– А что, среди гиясабадцев и раненых не бывает?

– Бывать бывают, да не в то место, куда этот неудачник. Короче говоря, не при вас будь сказано, извиняюсь, сирота этот ключа от сердца лишился…

– Что это значит, Маш-Касем? – с удивлением спросила Азиз ос-Салтане. – При чем тут ключ от сердца?

– Ханум, – вмешался Асадолла-мирза, – Маш-Касем просто сказать стесняется: под ключом от сердца он имеет в виду средство сообщения с Сан-Франциско.

– Ох, чтоб мне умереть! – закатила глаза Азиз ос-Салтане. – Асадолла, ну что ты говоришь!..

– Если у человека ни стыда ни совести нет, то уж лучше… – подхватил было Дустали-хан, но Асадолла-мирза тотчас оборвал его:

– Моменто, моменто, тогда попрошу вас, воплощение стыда и совести, ответить, как вы назовете часть тела, о которой шла речь?

– Приличный человек не станет называть…

– Тем не менее в настоящее время такая необходимость возникла. Приходится или употреблять официальное наименование, или прибегать к намекам и обинякам. Ведь не могу же я вместо этой детали упоминать про нос, ухо или бровь…

– Пожалуйста, господа, не затевайте споров, – остановил их дядюшка. – При нынешних обстоятельствах наличие или. отсутствие упомянутого предмета не имеет значения. Вы, что же, полагаете – они до старости вместе проживут?