Дьявол, буквы, синяки

LWZ

Кэрол свела лопатки так, что спине стало больно. Она не опустит глаза. Ни за что.

Сегодня утром она проснулась с почти черным лицом. Мама выронила тарелку, когда обернулась к ней, чтобы сказать “Доброе утро”. Папа обнял и долго держал ее, прижав к своей широкой груди. Кэрол думала, что будет держаться и из гордости не покажет, что ее это как-то волнует, но не выдержала и расплакалась в отцовскую клетчатую рубашку.

– Милая, – утешал ее отец, – может быть, он попал в беду.

Но Кэрол знала – вся семья знала – ОН и есть та самая беда. Уже два года синяки расцветали на ее теле чуть ли не каждый день.

Царапины вновь, как в детстве, покрывали ее кожу. Он никогда не сидел на месте, он всегда был где-то, где натыкался на преграды, препятствия, которые сшибал собственным телом. Он не читал книжек про то, как нужно беречь себя ради своей половинки. Он плевал на правила и дрался, дрался много: теперь она смеялась над своим давнишним желанием сбить костяшки в кровь. Они не заживали почти никогда.

Мама хотела написать письмо в “Ищу предназначенного” – радиопередачу, выходившую каждое воскресенье в четыре часа. Там помогали людям с самыми сложными случаями, именно в этой передаче когда-то зачитали мамино письмо, начинавшееся со строк “Уроду, выцарапавшему “Сэм В.” на моей руке…” Но Кэрол отказывалась. Она и так прославилась на всю школу. Прославиться еще и на весь штат ей совсем не хотелось.

– Это когда-нибудь кончится, – говорила мама. – Мальчишки поздно взрослеют. Он вырастет, перестанет драться.

Сгорая от жалости к своей дочери, она прижимала к щеке руку Кэрол и целовала царапинки на ее пальцах. Но были шрамы, которые Кэрол никому не показывала. Даже Лесли, удивлявшейся, почему Кэрол перестала ходить в общественный бассейн.

– Ты пойми, – внушала ей Лесли, – все равно люди знают, что у тебя там одни синяки. Никого не удивишь.

Она скрывала не синяки. Иногда ночью она вставала, зажигала свет и садилась спиной к большому зеркалу возле шкафа. А потом поднимала круглое переносное зеркальце и смотрела на свою спину. Вдоль и поперек кожу покрывали длинные шрамы от ударов – чем? Она не знала. Но это совсем не походило на синяки, полученные в драке. Это были удары в спину. Подлые. Сильные. И их становилось больше.

***

Кэрол все же решила пойти на выпускной. Лесли обещала не бросать ее и не проводить все время со своим парнем, да и Кэрол претила мысль о том, чтобы сдаться. Она не сдается.

Но когда Лесли и Билл заехали за ней, отец Кэрол открыл им дверь и покачал головой.

– Кэрол не пойдет, – сказал он. В это время наверху, в своей спальне, Кэрол лежала на кровати в объятиях матери, которая укачивала ее как младенца, целовала в лоб, гладила по волосам. По виску Кэрол стекали слезы, но лицо застыло, как маска. На ее левом плече медленно проступала татуировка с изображением дьявола.

Она все же встала. Когда мама, наплакавшись, вдруг уснула, Кэрол выскользнула из ее объятий, надела платье и провела пальцами по свежей татуировке на плече. До школы она дошла пешком; новые туфли стерли пальцы в кровь, но Кэрол только улыбалась, думая об этом. Она была готова к шокированным взглядам, но в спортзале было темно, все танцевали медляк, и никто из парочек не отвлекся, чтобы посмотреть на нее.

Кэрол сделала долгую остановку возле чаши с пуншем. Когда Лесли, наконец, увидела ее, Кэрол уже вычислила, над какой чашей поколдовали ее школьные товарищи, и теперь ее слегка покачивало от непривычной дозы алкоголя. Вздохи и сочувственные

слова Лесли она не слушала. Билл пригласил ее на танец – из жалости, что ли. Но Кэрол плевать было на жалость, она согласилась просто потому, что не собиралась провести свой выпускной без единого танца. Она кружилась, не замечая боли в ногах, и потом громко хлопала, когда выбирали короля и королеву бала, и совсем поздно, когда выпускников разбирали по домам сонные родители, она кричала в туалете.

Кричала чтобы подбодрить себя, а не от боли. Била кулаками в стену, ногами по углам кабинок, била, била, считая новые синяки – их должно быть много, он должен заметить – пока не выбилась из сил. А потом достала из волос заколку-невидимку и на ладони под большим пальцем нацарапала “ХВАТИТ”.

***

Кэрол не верила, что он остановится. Но он остановился. Она почему-то представляла его сидящим весь день неподвижно – ведь только так, очевидно, этот человек-катастрофа мог уберечь себя от постоянных драк, падений и бог знает чего еще. Она не могла представить его лица, поэтому в воображении он просто сидел посреди темной комнаты, склонив голову вниз, и волосы закрывали его лицо.

Иногда на ее коже появлялись робкие царапины: чаще всего на руках, на пальцах. Ее стопы перестали покрываться мелкими ранками (“Катастрофа купил ботинки” – подумала Кэрол). Синяки расцветали все реже, и часто она даже не сразу их замечала. А когда сама набивала синяк, даже шептала робкое “Прости”, как учила бабушка.

Но шрамы на спине продолжали появляться. Какие-то быстро заживали и были почти незаметны на ее бледной коже. Какие-то – глубокие – зарастали дольше и оставались, это было видно, навсегда. Иногда она обнимала себя и дотягивалась до них кончиками пальцев, поглаживала.

Достала запрятанные глубоко в шкафу майки и футболки с короткими рукавами. Взяла купальник с собой в колледж. Она больше не прятала татуировку. Ненавидела ее, но не скрывала.

Они с Лесли встретились через несколько лет в родном городе, потягивали молочные коктейли через соломинки в дайнере у дороги.

– Знаешь, – сказала Лесли, – тебе надо что-то с этим делать.

И кивнула на татуировку.

– Ты так себе никогда мужика не найдешь. Хотя бы замотай чем-нибудь, как будто болячка.

– Это тоже часть меня, – просто ответила Кэрол.

– Это часть его.

– Значит, и меня.

Лесли фыркнула.

– Ты все такая же наивная фантазерка. Надеешься, что когда-нибудь его встретишь?

– Нет. – Она не врала. – Но это часть нас обоих.

– А мой недавно где-то крупно грохнулся, – сказала Лесли.

– Билл?

– Нет… - Лесли нервно передернула плечом. – Мой.

И, убедившись, что на них никто не смотрит, быстро подняла край трикотажной кофточки, демонстрируя шрам на боку.

– Или в аварию попал. Не знаю, где так можно умудриться.

– А он часто?..

– Не, спокойный такой. Я вот Билла ругаю, он страшный недотепа. Решил сам себе рубашки погладить и чуть ладонь не прожег. Надо же о других людях думать.

Кэрол было странно это слышать.

– Ты так легко говоришь с ним… про нее? – удивилась она.

– Что тут такого? Может, она где-нибудь на Аляске, живет с мужем, счастливая. И ожогов на ладони она точно не заслужила. Кстати, про Мэнди знаешь?