Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках
Шрифт:
Дьявол сидел рядом и недовольно хмурился.
– Ну что, Маня, помолились на тебя? – спросил он с ехидцей.
Манька не ответила. Губы ее распухли, и один глаз ослеп от крови.
– Мочи нет на тебя смотреть, – угрюмо произнес Дьявол, прочитывая имена на кандалах. С удивлением заметил: – Тут даже мое есть!
Манька горько заплакала.
– А чего нюни распускаешь? – жалостливо посочувствовал он. – Поздно!
– Уйди! – попросила Манька, едва пошевелив губами. – Я не ходок… Мне не сдвинуться с места. Это ты меня так? Ты им помог?
– Я бы прокаркал, – по-дружески напомнил Дьявол. – Но не могу сказать, что не я, ибо нечисть… Или забыла, как Господи
Легко отцепил кандалы, наручники, снял ошейник, как мячик, перебросив железо с одной руки на другую, будто приценивался. И вдруг легонько надавил на железо обеими руками, и из него вышел сок, и когда отверз руки, Манька увидела, что от железа осталось немного, оно уложилось бы в четвертинку каравая, и было рыхлое, как сдавленный в ком порошок.
Манька зашлась от зависти.
– Вот, как быстро я умею ходить по земле! – Дьявол покачал осуждающе головой: – Сколько ж мне паству учить: и мерзость надо уметь делать!
И только в этот момент Манька сообразила, что Дьявол направил свой гнев на ее обидчиков.
Да разве ж можно было показать себя в очах Бога восставшей тварью, указывая ему пути Господни? Или, опять же, восставшей тварью, недостаточно приготовившейся к восстанию? Она гадала: не стерпел нанесенное ему оскорбление, отрицающее факт его существования или железо оказалось некачественное? Или, как порядочный Бог, принял попытку противиться его божьему велению и очернению его имени, как посягательство на его авторитет, когда он, Бог, должен был считаться с покалеченным умишком?
Так это или нет, издевательство над нею (или недостаточно качественное издевательство), Дьявол принял близко к сердцу. Среди прочего добавленного к ее скарбу, углядел он веревку с уже готовой петелькой и картежную метку в виде шестерки, мол, иди займись полезным самоустранением – мы уже за тебя половину работы сделали, а садиться в чужие сани не вздумай, и намек, что бьют они Дьявола своим интересом и пусть посмотрит на свое клеймо и шестерит дальше, как ему предначертано.
О петле она не помыслила, ей привычно было веревки за плечо кидать – не раз предлагали вместо платы, но внезапно вспомнила, как Упыреев обещал разбойничье железо. Сковать его в надлежащую форму понадобился бы не один день. И с камнем в сердце она призналась себе, что железа ей было не миновать. Не появись в трактире, поймали бы в другом месте. Одного она не могла понять, почему потянуло ее в этот трактир, точно кто на ушко нашептывал, что медом там намазано, и разбойники были ей в тот момент, как самые близкие люди, будто без них на свете не прожить.
Значит, не забыл про нее Упыреев…
Она бы смирилась и несла ношу дальше, но не тут-то было.
Присутствуя при знаменательном событии, когда вершился Дьявольский суд, с нескрываемой радостью и злорадством – наконец-то дорогая его сердцу нечисть вывела Бога Нечисти из себя – обрастала она такими знаниями по железу, от которых дух захватывало. Дьявол не злился, не планировал сжить разбойников со свету. Веревочку с готовой петелькой достал, добавил к ней кусок мыла, чтобы те, которые о нее споткнутся, не долго мучились, вернулся в трактир, примерив ее каждому разбойнику на шею.
После такой процедуры мысли их самоустранением не заморачивались, но они радовались, получая нескончаемое блаженство, когда Благодетели туже затягивали веревку. Дьявольская железная
– Всякому железу должно быть железным, – учил ее Дьявол. – И не давит, и греет!
Глубокий след оставила в уме разбойников примерка, напоминая о Дьяволе и оставляя немногие их оставшиеся после этого достоинства для служения самым выдающимся Помазанникам, чьими интересами у них снесло крышу. Но обманывались петлей только разбойники, людям железо с первого взгляда бросалось в глаза.
Метку карточную прилоботомировал гвоздиком к каждому разбойничьему лбу, доставая до внутренности черепа, явно намекая на остроту своего зрения, что, мол, он может и шестерка, но не Помазанника, а своего Папы, который, может, изгнал его, но без гармошки и куска хлеба не оставил, и что еще не родился такой разбойник, который бы не был к нему и приколочен и пяту ему достал, а когда с кем здоровается – не промахивается.
Отодвинулся, посмотрел на проделанную работу.
Заметив, что железо на голове смотрится криво, вернулся, подправил. Помял в руках, как пластилин, и каждому досталась корона, в виде тернового венца.
И опять Манька заметила, что не сносить им корону, ибо в тот момент, как она увенчала их головы, всякий разбойник сделался как Бог, но из среды себя самого. А смотрелся он не как Бог, а как замученное существо. И каждый раз, как разбойник начинал думать о себе не по железу, приключалась с ними падучая.
– Это, Манька, терновый венец Сына Божьего, который вышел в люди, как Мученик, – похвастался Дьявол, открывая еще один секрет. – Любой Мессия порадуется такой мессе. Ангелы ему хором справляют литургию двадцать четыре часа в сутки, и не умолкнут до гробовой доски.
– А Мученики почему? – не поняла Манька. – Если поют, радостно, должно быть.
– Ну, когда ангелы поют, прославляя, как Бога, хочется им быть Благодетелями всем Благодетелям, а про себя думать некогда. Так что в уме они Боги, а в миру – мученики.
– А Благодетели в уме не Боги?
– Боги, но о них так душа думает, а когда душа думает, люди читают. А у этих душа представилась без романтического постскриптума, и думает она о них, согласно Закона.
С руками и ногами разбойников Дьявол обошелся еще хуже. Руки теперь могли только брать и отдавать в определенное место, ноги могли ступать лишь по одной половице, а если кто-то хотел по-своему, сразу отнимались. Разбойник падал, и поднимать его приходилось всем миром. Но, против правил, как корона на голове, как веревка на шее, ни руки, ни ноги железа на себе не чувствовали, а только радовались сердечной радостью, когда поступали по железу.
«Вот мне бы так уметь!» – позавидовала Манька.
– Бремя Спасителя им будет легко, – любуясь плодами рук своих, подытожил он. – Ни на злобу дня, а в назидание каждому пристрою, дано имя Господа Йеси. Вот, восстал я на Абсолютного Бога, и Он навечно поставил меня над пространной землею, а Йеся принес себя в жертву – и наградил Его Отец воскресением. Кто не поклонился мне, тот принадлежит Йесе и Отцу Нашему. Обычно печален я, но этих не без удовольствия исторгну с земли, радуясь Сынам Человеческим, превозмогшим Дьявола, не оспаривая совершенства их. И буду думать, что Мессия, пожелавший править землей, сумеет принять их и порадовать уделом большим, чем достался мне. В общем, Манька, – пояснил он свое пространное высказывание, – если у кого-то есть выбор, то у того, кто попер против меня, его уже нет. Они попадут к Спасителю и нашему Отцу Абсолютному Богу, который Бог и для меня, в любом случае, невзирая на грехи и праведность.