Дьявол на испытательном сроке
Шрифт:
Глаза мисс Свон мечут молнии — пока еще фигуральные, действительно, где же это видано, чтобы архангел приносил извинения перед демоном, да еще и перед таким дерзким, но дискуссию она не продолжает. Видимо, вспоминает о том, что гордыню тоже необходимо иногда смирять.
— Возвращать помилованных — спорить с волей Небес, — замечает Артур. В его позе напряжение, он будто сию секунду ждет, что Генри сорвется с места и бросится на кого-нибудь.
— А вообще, Хартман, ты преувеличиваешь степень своей опасности, — вдруг заявляет Кхатон, — на твой случай есть Орудия…
— Которых в бытность моего ареста было четверо, а сейчас трое… — возражает Генри.
— У нас есть ключ от ада, Хартман, — у Артура очень усталый голос, кажется, он уже пресытился
— Сложно представить, — Генри задумался, — я не знаю, как получится оказаться среди сотен душ, столько запахов…
— Слабые демоны справлялись, с помощью экзорцизмов и визитов на верхний слой, — Артур говорит деловито, будто читая служебную инструкцию.
— У них не такая чувствительность, — Генри морщится, будто жалея о собственной демонической силе, — но я думаю — выдержу
— Тебе будет определен испытательный срок, — сухо возвещает Артур, — с учетом твоего послужного списка — очень длинный испытательный срок.
Генри пожимает плечами и вообще выглядит вполне смиренно. Кажется, леди Анджелу это напрягает, она недоверчиво вглядывается в его лицо, будто пытаясь выглядеть в нем хоть искорку фальши. Но либо Генри отличный актер, либо он искренне расположен к работе. Впрочем, поначалу амнистированным всегда легко — так говорит Джон, хуже становится позже. В конце концов адаптироваться в Чистилище у демонов получалось плохо. Основная масса работников попросту побаивалась их, их возможностей, которые во много превышали возможности простых, необращенных грешников, их яда, который мог не только на некоторое время отправить душу чистилищного работника в Лазарет, но и надолго, очень надолго заразить его жаждой греха. Работали демоны исключительно в Штрафном отделе, который располагался тут же — на слое серафимов стражей. В принципе, тут к ним относились помягче — в конце концов, у серафимов этого слоя и за своими плечами были немалые грехи, да и страхов было меньше — клинок святого огня редко подводил в сражении с демоном.
В вуали ночи (1)
Когда Агате и Генри наконец удается покинуть Департамент Решений — с прохладного, темного небесного купола уже вовсю поблескивают искорки звезд.
— Нереально, — Генри шепчет это еле слышно, так что Агате еле удается разобрать это слово. Он смотрит на небо, замерев на первой же ступеньке высокой мраморной лестницы. До Агаты не сразу доходит, что он просто уже успел позабыть, что такое ночное небо, ведь над полями солнце никогда не заходит.
Они мешаются на проходе, серафимы, выходящие за ними, вынуждены огибать демона и его спутницу. Агата осторожно касается локтя Генри, и он сбрасывает с себя зачарованную задумчивость.
— Извини, — улыбается он, — мне просто до сих пор кажется, что все это — всего лишь мой сон, потому что я на кресте забылся.
— А бывало такое? — почему-то Агате казалось, что Генри никогда не проваливался в полусонное забытье, в котором пребывает большая часть распятых.
— Бывало, когда подолгу не кормили, — Генри кривит губы, явно вспоминая о неприятном, — в общем-то не так и худо, ощущаешь меньше, есть шанс даже увидеть какой-нибудь сон.
Это звучит ужасно. Лишь в самый отчаянный момент жизни учишься искать положительные стороны у неприятного. Агата осторожно сжимает его ладонь, стремясь выразить поддержку, тянет его вниз по лестнице.
— И все же я не очень понимаю, что произошло, — Агата говорит это тихо, со вздохом искреннего недоумения, а Генри вдруг заходится смехом. И в этом смехе, негромком, открытом, не слышно ничего пугающего, загадочного, опасного, с чем обычно ассоциируются у ангелов демоны. Генри смеется вполне обычным человеческим смехом, в котором открыто звучит облегчение и веселье.
— Ты загадала Пейтону загадку, а мне подарила свободу, — довольно сообщает он, — теперь Триумвират неделю спать не будет, чтоб понять,
— Я все-таки надеялась, что я не при чем, — Агата вздыхает, — получается, в этом всем виновата я?
Лицо Генри вдруг как-то бледнеет, вмиг теряя всю энергичность. Он даже как-то сутулит плечи, чуть отодвигаясь от Агаты.
— Ты жалеешь? — тихо спросил он. — Жалеешь, что молилась за меня?
— Что? — Агата удивленно охнула. — Генри нет, ни в коем случае. Я бы… Да ни за что бы я о таком не…
Он сгребает её в объятия, сжимает так крепко, что из груди Агаты вырывается полузадушенный писк. В этих объятиях нет ничего интимного, ну — по крайней мере поначалу нет, он просто стискивает её в руках, еле слышно одними только губами повторяя «спасибо, спасибо, спасибо…». Это потом уже его рука скользит вниз по её спине, и он, чуть изменив положение тела, вдруг оказывается с ней лицом к лицу, воздух между ними загустевает настолько, что его оказывается безумно сложно втянуть в себя.
На пару мгновений Агата оказывается настолько оглушена этой близостью, что даже не особенно вспоминает о попытке отстраниться. Потом до нее доходит (опять же запоздало), что вслед за этим долгим молчанием может последовать попытка поцелуя, но она не успела понять, что испытывает по этому поводу, Генри отпускает её сам, отстраняется и проводит по лицу пальцами, будто избавляясь от наваждения. А вот на это реакция следует незамедлительно. Агату берет приступом волна разочарования. Она сама на себя злится из-за этого, но эта эмоция чистая, её невозможно ни с чем перепутать. Некая её часть действительно расстроена, что поцелуя так и не состоялось. Это очень глупо! Она молилась о милосердии к нему точно не из-за этой нерациональной эмоции. Хотя совесть тут же сообщает Агате, что даже там, на кресте, она находила его привлекательным и даже не раз отмечала приятные черты его лица — в те минуты, когда не была огорчена очередной его болезненной гримасой. Но все же её сочувствие было вызвано вовсе не привлекательностью её собеседника, но его искренностью, его болью, разве нет? Разве Небесам, что принимали решение о судьбе Генри, было дело до её личных симпатий, разве дело не в милосердии?
Довольно сложно размышлять о произошедшем с точки зрения Небес. Сложно было сейчас пытаться не смотреть на его руки, на обнаженные запястья с широкими шрамами. Ей хочется коснуться их, осторожно, ласково, чтобы он ощутил, что ей жаль, что ему довелось перенести. И она чертовски злится на саму себя, что у неё не хватает решимости взять его за руку, переплести с ним пальцы.
Нужно бы уже успокоиться, переключиться. Он вполне может стать её приятелем — разве это будет плохо? Пытаясь успокоиться, Агата практически силком заставляет себя глядеть вперед, на парковую аллею, по которой они идут.
Чистилище почти не отличается от земли. По крайней мере пейзажами — не отличается. Здесь не найдешь птиц, насекомых, другого зверья, ведь, в отличие от людей, звери не имеют понятия о грехе. Агате иногда не хватало пения птиц — в огромном старом парке отцовского поместья соловьи драли горло чуть ли не все лето, и каждую ночь она засыпала под мелодичные пересвистывания крылатых певцов. Чистилище же могло похвастаться лишь тишиной, но только в незаселенных душами землях — ведь здесь на самом деле работают и день, и ночь, ведь в смертном мире всегда полно дел, демонов, неучтенных грехов и душ, которые нуждаются в доставке из смертного мира. В городах Чистилища нет темных улиц, подворотен, лишь одни типовые административные и жилые многоэтажные здания, да парки между ними — чтобы работники хоть иногда видели что-то кроме четырех стен своего кабинета. Работа многих департаментов сопряжена друг с другом, стоит ли удивляться, что постоянно по аллеям, да между слоями снуют загруженные работники, со своими папками, личными делами, протоколами, договорами и прочей многочисленной документацией, которую по какой-либо причине понадобилось подписать в соседнем (или не очень соседнем) здании?