Дьявол на испытательном сроке
Шрифт:
Боль отпускает Джули не сразу, но когда отпускает — суккуба с трудом ворочает языком первые секунд сорок.
— Что это? — выдыхает она.
— Ты её отравила? — спокойно переспрашивает Генрих.
— Нет, не я! — выкрикивает Джули ему в лицо. — Коллинз. Ясно?
Да, действительно. Это было легко предположить. Если подловили Агату на слое, где селили сестер милосердия, у Джули не было жетона, чтобы туда спуститься. У Коллинза был. Но зачем бы такие сложности, зачем жетон именно Агаты? Зачем можно захотеть травить именно её. Тревожное предчувствие шевелится в груди. Было у яда суккубов одно подходящее под условия задачи неприятное особое свойство.
— Он
— Почем мне знать? — огрызается Джули. Нет, она врет. По-прежнему не ясно, чего она боялась. Коллинз принес жетон Джул, значит, Джул эту затею придумала. Она подчинила Коллинза? Или ему в принципе было достаточно только предложить еще раз сломать Агату?
— Ладно, — улыбается Генрих и снова тянет изнутри нить боли, сужая зрачки.
— Да-да, отдавал, — взвизгивает Джули.
Сущностный приказ — особый подвид одержимости. Отпечатывался где-то в подкорке сущности и заставлял жертву делать только так, как ей сказано. Ей казалось, что она сама этого хочет. Только этого и ничего больше.
Можно спросить, что это был за приказ. Но не нужно. До Генриха это доходит даже слишком быстро. Агате вложили в голову желание переспать с Миллером. Пойти к нему, именно к нему. Генрих знал, как это работает… Ничто, никакой самоконтроль победить это не мог. Это было как неуемное желание, единственное, о чем получалось думать, то, что душа воспринимала как истинно свою мысль. У Агаты не было никаких шансов.
Ярость в груди поднимается шквалом, и вместо одной нити вырывается сразу несколько. Тянутся, впиваются в зрачки Джули, и она кричит. В голос, надсадно. Генрих спохватывается, разжимает пальцы, разрывает зрительный контакт, и девушка, всхлипывая, оседает на землю.
— Интересно, если я назову тебя тварью — у меня будет минус по кредиту? — тихо выдыхает Генрих.
— Я хотела тебя вернуть, — всхлипывает Джули, и, кажется, по её щекам текут настоящие слезы, — я хотела все вернуть.
— Ты хотела… — едко усмехается Генрих, — ты, ты, ты, Джул. Я не хочу возвращаться. Я не хочу к тебе, я не хочу снова жить от охоты к охоте и ждать, когда уже по мою душу придут архангелы.
Но как же все это закручено. Джули знает о Генрихе действительно даже слишком многое. Это же был двойной удар, в одно и то же место. Окажись Агата в постели кого другого — это бы его удивило. Это было бы неожиданно. К этому бы возникли вопросы. Он же её знает. Знает степень её неискушенности и какую-то абсолютную холодность к мужчинам. Да, есть у неё привычка мечтательно скользить по лицам окружающих, чтобы, зацепив чей-то интересный профиль, склониться над скетчбуком, торопливо фиксируя на бумаге увиденного человека, но не более. Для Генриха было сделано исключение. Проблема была в том, что нашлась Агата в постели не кого-нибудь — а Миллера. Единственного мужчины, с которым она в принципе была очень близка, о чьих чувствах к себе знала. И так уж вышло — ключевого персонажа в греховном прошлом Генриха. Миллер долгое время считался в системе ценностей Генриха врагом, после амнистии его удалось переписать просто в соперники, но ведь именно соперничество за женщину вечно эскалировало их конфликты. Поэтому и не хотелось слушать Агату. Потому что она была с Миллером, не с кем-то еще. В их внезапно всколыхнувшиеся чувства Генриху было особенно легко и даже слишком невыносимо верить.
И все же до чего легко сложился этот паззл. Просто позор, что Генрих не допустил этой мысли ранее. И как мерзко он с обошёлся с Агатой. Но почему, почему она не сказала сама? Не знала?
— Вставай, — Генрих поворачивается к Джули, а
— Что, милый, сдашь меня?
— Сдам, — бесстрастно кивает Генрих. Джул в горячем списке розыска — демонов с критично огромным кредитом, её бесконтактный гипноз — редкостная дрянь. И как до него тогда еще не дошло, что вообще-то это значит, что она может с легкостью гипнотизировать обычных чистилищных работников. Сборщиков душ, серафимов-стражей. Понятно, почему Миллер даже сам под неё подставился — не-Орудие ей сопротивляться не смогло бы. Не-демон её бы не задержал.
— Прости, милый, — Джули неторопливо поднимается, и кажется, будто с её лица сползает маска, — но я тебе не дамся.
Причины её внезапной самоуверенности не ясны, но быстро проясняются. Инстинкты швыряют Генриха влево до того, как он успевает пропустить удар. Он не успевает почуять нападающего вовремя, только в последний момент ему удается увернуться. Сильный удар — когти врага успевают задеть спину и рассечь-таки кожу на лопатке.
Боль? Прибегнуть к ней? Нет. Два врага сразу. Он не сможет пользоваться нитями в полную силу, не захлебываясь отдачи.
Боевая форма сильней, быстрей, стремительней.
Вот только уворачиваясь от удара второй раз и наконец прыжком разворачиваясь к врагу — быстрому, очень быстрому врагу, — Генрих понимает, что вряд ли сейчас демоническая сила ему поможет. Кажется, именно сейчас он понимает, о какой конкретной заднице говорил Артур.
Этот демон в два раз больше, чем демон Генриха, и у него гораздо больше демонических меток. Черная чешуя кажется толще и темнее. Голову венчают аж две пары рогов.
— Ты долго, — капризно замечает Джули, и черная клыкастая тварь оборачивается к ней, подставляя уродливую башку под её ладонь.
Генрих пытается воспользоваться моментом, бросается вперед, метя когтями в шею врага, но тот по-прежнему быстрее, и громадная лапа отшвыривает Генриха назад. Давненько в боевой форме Генрих не испытывал сразу столько острых ощущений. Вскакивает, но тут же пропускает еще один удар.
Противник чудовищно силен. От одного удара в височную кость у Генриха начинает шуметь в голове. Ничего, бой не закончен, бой не…
Шею сжимает когтистая лапа, и Генрих вдруг понимает, что его — исчадие ада в боевой форме — держат над землей будто куклу — на вытянутой руке. Когти врага впиваются в чешую. Сразу они её не пробивают, но… Кажется, до этого недолго.
— Все-все, стоп, Реджи, — восклицает Джули, и черная тварь разворачивается к ней, и Генрих внезапно оказывается на земле у ног Джули, придавленный к этой же земле тяжелой лапой врага.
Джули склоняется к нему.
— Ну почему ты такой упрямый, милый, — устало интересуется она, — вот правда? Ты — демон. Против природы не пойдешь.
— Этим ты себя оправдываешь? — хрипло выдавливает Генрих, заставляя боевую форму сползти с его сущности.
— Никаких оправданий, милый, — Джули касается пальцами лба Генриха, — я — грешница. Мне нравится ей быть. И тебе — тебе тоже нравится. Зачем же ты себя обманываешь?
— Я могу стать другим… — в голове до сих пор гудит из-за пропущенного удара, перед глазами плывут цветные круги. Всякий раз после подобной драки обостряется голод.
— Потому что маленькая глупая девочка за тебя помолилась? — насмешливо смеется Джули. — Да брось, милый, ты у меня уже такой взрослый, а все еще пытаешься верить в сказки?
Можно было бы рвануться, попытаться вывернуться, но нога черной твари нажимает на грудь с силой кузнечного пресса, кажется, вот-вот затрещат ребра, воздух в легкие уже втягивать тяжело.