Дьявол против кардинала(Роман)
Шрифт:
— Посмотрим, что тогда запоют испанцы! — подхватил третий. — А то они тут поговорки складывают: «Скорее мыши начнут ловить котов, чем французы возьмут Аррас!»
— Вот канальи! — воскликнул Сирано.
Он вдруг посмотрел куда-то поверх голов.
— А что это вы на меня так уставились, сударь? — громко спросил он угрожающим тоном. — Может быть, вам что-то не нравится в моем лице?
Все обернулись.
— Кто это? — негромко спросил молодой офицер с красивым и строгим лицом у своего ординарца.
— Савиньен Сирано де Бержерак,
Он скинул плащ и отсалютовал шпагой, словно собирался начать поединок. Приятель украдкой дернул его сзади за куртку, но Сирано только досадливо отмахнулся.
— Что ж, я воспользуюсь вашими услугами завтра, — спокойно отвечал офицер, не обращая внимания на его задиристый тон. — Надеюсь, они окажутся полезными.
Он невозмутимо пошел своей дорогой. Повисло неловкое молчание.
— Что это за гусь? — спросил Сирано достаточно громко, чтобы удалявшийся офицер мог его услышать.
— Ты что, Савиньен, — шикнул на него кадет, — это же наш командир! Луи-Шарль де Люинь. Тот самый. Королевский крестник.
— Он думает, что если он крестник короля, то может пялиться на меня, как на шута на ярмарке! — не унимался Сирано. — Посмотрим, так ли он будет спокоен при виде моей шпаги!
— Шпаги твоей он не испугается, — серьезно ответил второй гасконец. — Уж поверь мне, это наш человек. Пулям испанским не кланяется, а в бою всегда впереди.
— Говорит, что после войны уйдет в монастырь, — добавил третий.
— В монастырь? Вот дьявольщина, — Сирано был совершенно сбит с толку. — Ну, а это что за павлин? — ухватился он за возможность переменить тему и указал на всадника в бархатном колете с шелковой перевязью, проскакавшего мимо на дорогом породистом жеребце.
— Маркиз де Сен-Марс. Дорогой друг нашего короля, — со значением сказал первый кадет.
— Как? Наш Людовик Справедливый заводит себе миньонов? — возмутился Савиньен.
— Да что ты! — замахал руками его приятель. — Он самый что ни на есть француз без всякой там итальянской гнили! Просто метит на место его преосвященства, когда нашего дорогого кардинала, будь он неладен, призовет к себе (он поднял глаза к небу) его начальство.
Вокруг раздались смешки.
Сирано не мог опомниться.
— Значит, один сражается, чтобы уйти в монастырь, другой — чтобы занять место кардинала… Ну, а вы, ребята, за что деретесь?
— За то же, что и ты, — со смехом отвечал ему первый кадет, хлопая его по плечу. — За Францию!
Девятого августа французы ворвались в Аррас на плечах испанцев; громовое «ура» пронеслось по старинному городу, по его узким улочкам и широким площадям. Сирано де Бержерак, устремившийся на штурм в первых рядах, не мог кричать вместе со всеми: испанская шпага пронзила ему горло. Ему пришлось завершить свою военную карьеру в двадцать лет.
Через полтора месяца граф д’Аркур выбил испанцев из Турина, а затем и из всего Пьемонта. Джулио Мазарини принял капитуляцию Томаса Савойского,
Двадцать первого сентября 1640 года королева произвела на свет второго сына — Филиппа, получившего титул герцога Анжуйского. В соборе Парижской Богоматери отслужили торжественный молебен, а кардинал Ришелье пригласил королевских супругов в свой дворец на представление новой пьесы.
Старый зал для увеселений показался главному министру недостаточно велик, и он велел выстроить новый, с большой сценой и хитроумными машинами, приводившими ее в движение. Здесь все поражало пышностью и великолепием; на отделку кардинал не поскупился. Поговаривали, что зал и предстоящий спектакль обошлись ему ни много ни мало в триста тысяч экю. В центре, напротив сцены, стояли три кресла — для короля, королевы и хозяина дома, чуть сзади приготовили места для принцесс и принцев крови, знатная публика расположилась на стульях, выстроенных полукругом; прочие устроились на балконе.
Занавес поднялся, и публика ахнула. На сцене был чудесный сад с гротами, статуями и фонтанами; цветники уступами спускались к морю, по которому ходили самые настоящие (как казалось) волны; вдали проплыли две вереницы кораблей. Понемногу, незаметно для глаза, яркий свет угас, сумрак сгустился — на сад и на море спустилась ночь, и в небе появилась луна.
Давали «Мираму» — трагикомедию в стихах, автором которой значился Демаре, секретарь Французской академии. Однако посвященные утверждали, что пьеса принадлежит перу самого основателя академии — кардинала. С тем большим интересом зрители следили за действием.
Мирама, дочь короля Вифинии, была влюблена в принца враждебной державы и разрывалась между своей страстью и любовью к родине. Принцесса бродила по берегу моря, выискивая взглядом флот своего возлюбленного, и в то же время кляла себя за преступную любовь к чужеземцу, который ради ее благосклонности был готов ввергнуть ее страну в пучину бед.
Намек на Анну Австрийскую и Бэкингема был настолько очевиден, что публика затаила дыхание, предчувствуя скандал. Однако его не последовало. Только король под каким-то благовидным предлогом уехал сразу же после спектакля. А королева если и была оскорблена, то никак этого не показала.
По окончании пьесы с потолка спустилось облако плотной ткани, совершенно скрывшей сцену. Сбоку вышли тридцать два пажа и поднесли королеве и дамам освежающие напитки с восхитительными закусками. Вдруг одна из дам издала возглас восторга: из-под занавеса вышли два павлина и распустили свои хвосты. В то же время оттуда выкатилась позолоченная ковровая дорожка, развернувшись у ног королевы. Анна встала, и занавес тут же взметнулся ввысь. Там, где только что была сцена с декорациями, теперь открывался огромный, великолепно украшенный зал, освещенный шестнадцатью канделябрами, в глубине которого возвышался трон для королевы.