Дьявол в сердце
Шрифт:
— Как твоя работа?
— Статья вышла в «Газетт дю Пале». Я тебе пришлю.
Антуан сделал улыбку «все хорошо» и соскочил на перрон. Пока двери закрывались, мой сын затерялся в толпе.
Я вышла на «Бонн-Нувелль» и поднялась по ступенькам, стараясь ни о чем не думать. С тех пор как у меня рак, я умею обходить душевные муки, держать их на расстоянии. Однако они наступали на меня, готовые взорвать мне голову, как сказал бы Антуан. Звонок мобильного отвлек меня. Я ответила. «Алло?» — сказал Люк Вейсс, одним ударом убивая мою боль.
— Это вы?
— Во вторник ваша очередь ехать со мной.
— Куда?
На
— В фургончике «Смиренных», а куда бы вы хотели?
— Извините меня, я на улице.
— Ну, улиц мы увидим много. Вы не боитесь?
— Нет.
— До вторника.
Люк Вейсс положил трубку. Чтобы сделать то же самое, я выпустила мою сумку из рук, нажимая на все кнопки подряд. Мое волнение придавало новым технологиям дополнительную таинственность.
— Вы не могли бы быть повнимательнее? — крикнул прохожий, на которого я натолкнулась.
Я отсутствующе ему улыбнулась, держа телефон в руке. Открытая сумка стояла на тротуаре. Мое безумие было очевидно. Человек поднял брови и посмотрел на небо, призывая его в свидетели.
* * *
В этот вечер Элка позвонила Бертрану. У него не было автоответчика. Сиамка отказывалась есть. Когда Элка включила телевизор, ее взгляд встретился с глубоким, острым взглядом Сиамки. Элка позвонила ветеринару и назначила встречу. Чтобы обмануть свое беспокойство, она записала в свой дневник фразу из Эдмонда Жабеса, певца «иудаизма после Бога»: «Слово предшествует книге по мере того, как она его произносит. Поэтому можно сказать, что письмо — это медленное шествие сквозь смерть».
В двадцать два часа Элка перезвонила Бертрану, его все еще не было. Что он делал? В двадцать три часа Сиамка исчезла под кроватью Элки.
1 июля
В магазине «Бон Марше» распродажа гнала народ в отдел белья. В первый раз за семь лет я последовала за толпой.
Погрузив ладони в корзины, я дотрагивалась до атласа и касалась шелка. Шел парад одноцветных, в полоску или в горошек дамских гарнитуров, изощрявшихся в искусстве «спрячьте это у меня». Этим летом для женских бюстов устроили настоящий праздник. Красные, желтые, голубые, зеленые: обилие расцветок и фасонов.
Иногда моя рука встречалась в корзине с чьей-то чужой. Мы с соперницей обменивались ненапряженными улыбками, если у нас не совпадали размеры.
Отбрасывая внушительные бюстгальтеры и подростковые миниатюры, я искала свое счастье.
85 В! Код доступа к женственности! Пароль для полового удостоверения личности! В ассортименте было десять моделей 85 В, размер средней груди, но ведь надо же было, чтобы у дочери Мод кое-где было все нормально.
Я прикладывала чашечки к майке, натягивая лайкру или кружева, чтобы представить будущее декольте. Сколько раз прежде я выполняла этот ритуал, не думая о нем? Будучи лишенной его столько времени, только теперь я осознавала его значение. Конечно, надо было, чтобы гарнитур был мне по размеру, но он также должен был удовлетворять
Опьяненная, я почувствовала, как растет маленький вулкан. Чашечка ложилась на мое женское тело так, как она должна ложиться. Ум руководил возрождением плоти, воображаемая грудь становилась на место. Восстанавливающая хирургия сделает остальное.
Я рылась наугад, исследуя чашки с подбивкой, на косточках и без, чашки, «невидимые под самым обтягивающим свитером», регулируемые бретельки, болеро. «Кер Круазе», «Диор» и «Ла Перла» снизили цены, чтобы восторжествовать над моим скромным бюджетом.
— Вот этот великолепный, — сказала мне продавщица заговорщическим тоном.
Она была права. Полупрозрачный проказник подойдет для Люка. Унося добычу, я выходила из магазина, плача от радости. Семь лет несчастий растворились в оборках.
На улице Севр я обрела свои прежние заботы и июльскую жару. «Нокиа» зазвонил.
— Элка Тристан?
Я узнала голос друга Бертрана.
— Мадам, мне очень жаль. Бертран Азар умер. Легочная эмболия. Он не страдал.
— Бертран?
— Похороны послезавтра.
Я стояла перед ларьком, вокруг которого были навалены кипы газет. Я упала и не ушиблась.
— Мадам, что-нибудь случилось? — спросил какой-то человек, подбирая мой телефон.
3 июля
Похоронный обряд завершался. Верил ли Бертран в Бога? Он никогда не говорил о таких вещах, но с возрастом задавал себе все больше вопросов. Я должна была бы бросить ему спасательный круг. Рассказать про Очи Черные в Шайо и про мою песню.
Всегда думаешь, что у тебя есть время, но друзья непредсказуемы. И остаешься здесь со всем тем, что ты должен был им сказать.
Я жалела, что не было Люка. Он смягчил бы мою скорбь, произнеся верные слова, невзирая на обстоятельства, а может быть, и благодаря им: священник больных раком знал смерть. Когда он говорил, ему удавалось внушить немного надежды оставшимся в живых. Люди начинали смиряться с разлукой, с отъездом навсегда. Иногда, когда Люк был особенно в ударе, приходило даже желание умереть, настолько прекрасно и желанно было то, что он описывал. Слияние с Божественным, невидимый мир. Он говорил о непреходящем счастье, и все земное казалось таким преходящим. Особенно друзья. Сегодня ты обедаешь с ними, а завтра приходишь к ним на похороны. Можно искать любовь до конца жизни. Исчезновение друга навсегда создает пустоту в любом существовании.
В отличие от любви дружба зависит от прошлого. Ей нужен опыт, долгие годы, переписка, встречи с обильными возлияниями, телефонные звонки, взаимные утешения, откровения, но не полные. Смех и молчание, слова, в которых порой раскаиваешься, два-три забытых обещания. Короче, некая насыщенность. Бертран жаловался, а я не слушала: вся в своей жизни. Если бы мы увиделись, я бы заставила его пойти к врачу. Было ли хоть что-то прочное в нашей хрупкости до того, как пришла вечность в шелесте крыльев и вздохе ангелов?