Дьявольский остров

Шахов Максим Анатольевич

Конечно, под внешней дружбой таких разных людей: интеллигентного фельдшера Альберта Шпильковского, резкого и ненавидящего классовых врагов моряка Бронислава Вернидуба, неотесанного солдафона Никанора Капитонова и заносчивого, грубоватого разведчика Данилы Кривошапкина – должно было быть что-то общее. И это общее у них было. Их цель – побег. Этих четверых мужчин невероятно тянуло домой. Их тяготило чувство несвободы, словно постоянно носишь тяжелый, сковывающий движения костюм, который не позволяет тебе шагнуть туда, куда ты хочешь, не дает вздохнуть полной грудью. По глазам, по обрывкам фраз, по какой-то злости и раздражительности в поведении они поняли, что у них на душе и в голове одно и то же желание – бежать.

В

лагере все четверо находились около месяца, плюс-минус пару недель. Но эти дни тянулись для них невыносимо долго. Военфельдшеру снилась его клиника, улыбчивые медсестры. Альберт Валерьянович изучал кишечные заболевания, и ему было просто невыносимо оттого, что он попусту теряет время, а мог бы продолжать научные исследования. Когда Шпильковского призвали в действующие войска, он думал, что это ненадолго – Финляндия капитулирует за неделю, максимум за две. 1939 год ему, впрочем, как и всем советским людям, казался годом великих побед Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Ведь уже были разбиты японские части на реке Халкин-Гол, совершен марш-бросок до Бреста и воссоединены Украина и Беларусь, контингент войск СССР вошел в Литву, Латвию, Эстонию. Советский Союз заключил пакт о ненападении с фашистской Германией на целых десять лет, с автоматическим продлением на следующие пять, поэтому возможное начало большой войны откладывалось на неопределенный срок. И Финляндия оставалась один на один с огромным Советским Союзом. Что может сделать страна с 3,5 миллиона жителей против государства с численностью населения в 170 миллионов человек. Конечно же, долго продержаться финны не могли. Но война все же затягивалась, а желание совершить побег из лагеря у Шпильковского с каждым днем только усиливалось.

Но больше всех хотел бежать Бронислав Вернидуб. Под подкладкой бушлата он сохранил воззвание, которое раздавали политруки:

«Мы сражаемся за землю наших предков, за правительство рабочих и крестьян и за Сталина. Мы помогаем финскому национальному правительству добиться свободы и независимости. Солдаты, офицеры и служащие Красной Армии, ни при каких обстоятельствах не сдавайтесь в плен! Вперед, во имя Ленина и Сталина!»

– Вот видите, – говорил он. – Написано – ни при каких обстоятельствах не сдавайтесь в плен! Но мы же и не сдавались! Нас всех четверых, насколько мне известно, захватили в плен силой. И это совершенно меняет дело! Если мы не сбежим, то тогда выходит, что мы добровольно сдались. Нам необходимо доказать своим, что мы ни при каких обстоятельствах не желали находиться в плену. И не желаем сейчас. Мы просто вынуждены бежать! Мы еще повоюем против врагов!

С этими аргументами соглашался старший лейтенант Никанор Капитонов. Не попадать в плен – приказ самого товарища Сталина! И поэтому приказ надо выполнять при любых обстоятельствах.

Младший лейтенант Данила Кривошапкин чувствовал, что засиделся на одном месте. Его действенная натура требовала перемен. И еще парня увлекала сама романтика побега.

– Мы перехитрим всех этих чухонцев.

Четверка начала форсированно готовиться к побегу, делать запасы продуктов, спичек, курева. Выменивали теплые вещи на еду. Особенно отличились в этом деле Никанор Капитонов и Бронислав Вернидуб, они записывались на работу к «хозяевам», зарабатывали еду или вязаные вещи, а попутно осматривались на местности. Пару раз к «хозяевам» сходил и Данила Кривошапкин, но работать в коровнике ему не понравилось.

Главное, что после всех этих походов заговорщики уже неплохо знали местность.

Конечно же, военфельдшер Шпильковский был слабым звеном в их компании, но, как ни крути, доктор в рисковом предприятии был просто необходим.

4

От «буржуйки» из-за жара угля в темноте барака расходилось тусклое темно-красное сияние. Железная печка тихо гудела, чем навевала на узников сон. Дремал

староста барака – лысоватый мужчина с густыми усами и бровями – Пантелей Пудовкин. Он недавно подложил новую порцию топлива и, хорошенько согревшись, посапывал. Со всех концов барака доносился храп. Вокруг «буржуйки» висели вещи военнопленных – шинели, рубахи, штаны, носки, разнообразная обувь стояла возле раскаленных камней, разложенных вокруг печки. Все эти вещи испускали несравнимый ни с чем запах – дух закрытого помещения, в котором постоянно находится большое количество мужчин. Раз в две недели по десять человек военнопленных выводили в баню, которую устраивали в тюрьме, расположенной в пристройке старинного замка, поэтому личную гигиену обитателей лагеря едва ли можно было считать хотя бы сносной.

Стояла глубокая январская ночь. За стенами барака завывал северный ветер, пришедший с моря. Людской храп, песни горящего угля, стон «буржуйки» и шум ветра заглушали от любопытного уха перешептывания нескольких человек, которым в это время совершенно не спалось.

– Охранники в такую погоду носа не высовывают из будки. Даже выстрелить поленятся – холод собачий, – говорил Бронислав. – Я по ночам не раз подходил к щели (так он называл узкое окно) и следил. Несут вахту безобразно. Я бы их под расстрел за такую службу…

– Тихо, – сморщился Кривошапкин. – Ты что, комиссар? Словами бросаешься, не думая…

– Я не комиссар, но в партию собирался вступать…

– Вы бы про коммунизм здесь не сильно распространялись, – посоветовал Альберт Валерьянович, – а то в одиночку запрут, как Стайнкукера.

– Эта сволочь вчера написала в своей стенгазете об окружении нашей дивизии, – пробурчал Капитонов и по памяти процитировал: «Майор Матти Аарнио взял в котел восемнадцатую стрелковую дивизию в Южном и Северном Леметти».

– Какой-то майор – целую дивизию! Брехня, – заявил Данила.

– Может, и брехня. Но всякое может быть, – задумался Капитонов.

– Заткнитесь, прошу по-хорошему, – грозно прошептал Бронислав, – уйдем, тогда и будем рассуждать…

– Я думаю, что охранники здесь такие беспечные, потому что чувствуют, что бежать-то нам некуда. Остров маленький. Наутро всегда можно организовать облаву. И местные с радостью помогут, – Шпильковский вернул разговор к предыдущей теме.

– Правильно мыслишь, Альберт Валерьянович, – проговорил краснофлотец, – поэтому нам, главное, незаметно добраться до причала. Там стоят рыбацкие мотоботы. Нам надо угнать один и уйти в море.

– Ну, ты умный, – сказал Кривошапкин, – море зимой замерзает.

– Ты, сухопутная крыса, если не знаешь, не встревай. В бухту регулярно приходит почтовое судно с земли, для него и для рыбаков, чтобы лов и снабжение рыбой войск не прекращались, лед специально колют. Курсирует ледокол, я это от местных узнал.

– И как ты это узнал? На каком языке? – язвительно поинтересовался Данила.

– На морском. Ты его все равно не знаешь.

– Нам бы продуктов побольше, – проговорил Капитонов, – из хлеба, что вы, Валерьяныч, получили за удаленный аппендикс, я сделал сухари, сало закопал в снегу, возле стены барака, подальше от сетки, за которой водят собак. В бараке держать не хотел. Еще есть мороженое мясо, мороженая картошка, молотая перловка. Я прикинул, нам хватит дня на четыре, а если экономить, то больше недели протянем.

– А я настрелял папирос – уже тридцать пять штук, – похвалился Кривошапкин.

– Ты это, Данила, не сильно показывай, что собираешь курево, ведь сразу же понятно, если не выкуриваешь сразу, то для чего-то припасаешь.

– Насчет курева – молодец, – похвалил Кривошапкина Бронислав Вернидуб, – главная проблема – это как нам добраться до порта незамеченными. И не забывайте о пресной воде.

– А что, снега и льда мало? – спросил Капитонов.

– Если на мотоботе, который мы стырим, вдруг не окажется запасов воды, то мы «засохнем».