Дьявольский рай. Почти невинна
Шрифт:
Папаша шел на разведку в билетные кассы в Мисхор, откуда отправляются рейсовые автобусы на вокзал в Симферополь. А я, протяжно и гнусно заныв, получила разрешение отправиться домой. И вот, стоя в прохладном лифте, улыбаясь смуглой Адоре в испанских серьгах, я, уже не в силах терпеть, нажала кнопку «стоп». И через пару мгновений бледно-желтые створки разъезжались в полутемный туннель, и я шла навстречу свету. А потом, изнемогая, зажатая между бетонной стеной, Альхеном и любопытной Танькой, срывающимся голосом объясняла ей значение кнопок на своем плеере, пока его рука успешно пробиралась через эластичный купальник. И потом,
Когда наше обоюдное невмешательство уже казалось невозможным (а впереди еще мрачно давила масса грядущего обеда, мытья посуды и дороги с Маяка к первому корпусу), союз был разрушен, и я мечтательно поправила купальник.
Гепард лишь коротко обернулся и, обжигая взглядом, спросил:
– Что, с трудом?
– Что «с трудом»?
– Терпеть можешь с трудом. Жаль, что пляж у нас такой пуританский.
Потом он скромно отошел, позволяя мне лицезреть внушительные изменения рельефа его плавок. Я криво улыбнулась и, искупавшись, пошла домой.
Там у меня одновременно села батарейка в часах и закончилась паста в ручке.
Siesta
Он был звонким альтом в живописной запущенности нашего дворика. Из потрескавшегося, вспузырившегося асфальта рвалась высокая трава, растопыренные молодые кусты, какие-то лохматые малиновые и белые цветы и, прямо перед нашей скамеечкой, разлапистое худенькое деревце. Из стены трогательно произрастал крошечный фонтанчик (каменный умывальничек), украшенный наивной плиткой с цветочком.
– Привет.
Он резко обернулся. Сказочный гепард на фоне высокого готического окна.
– Привет. – Он подошел ко мне, взял за руки, мы сели на скамейку.
– Я от Зинки три круга пробежала, пока оторвалась... Устала...
– Посиди, отдохни... – Руки двинулись в привычный путь.
Губы теплым влажным шепотом перебирались от мочки уха вниз по скуле, к подбородку, заглушая мой тихий голос:
– Ты часы взял?
Рука, обнимающая меня, сжалась еще теснее и поднялась к моему лицу:
– Смотри.
На черном циферблате стрелки показывали 13:47.
Дикий плющ ползет по серому камню, густая трава, прошлогодние листья, клонящиеся над нами заросли густого кустарника и нестриженый самшит. И обнаженный он – как Демон у Врубеля, сидящий на корточках, с солнечными бликами, играющими по его хищному мускулистому телу, по гладкому смуглому затылку, смотрит снизу и немного из-за плеча:
– Ну, иди же сюда.
А я смеялась... истерически, задыхаясь, волосы облепили мое лицо, лезли в рот вместе с мокрым согнутым пальцем.
А он все шептал вместе с листвой:
– Да... да... мой малыш, какое же ты у меня золотко... ты мое сокровище... какая ты восхитительная... какое у тебя лицо...
– Какое?
– Оно полно страсти... это наслаждение... тебе хорошо... как же тебе хорошо... – И этот жест, его рука, ползущая по моему лицу, сквозь запахи мелиссы и эвкалипта, сквозь пряный душистый полдень, цепляясь за губы, путаясь в волосах.
И будто с ударом медного цимбала, до меня, сквозь этот пряный зной, долетело:
– Кончай... кончай... кончай...
Внезапно мою щеку обожгла хлесткая пощечина. Я
Время остановилось. Бог ты мой... да выбей же ты себя из меня!
...И потом еще – несильно, но звонко, хлестко. И я, будто на резиновом канате, качнулась и подскочила в этой своей космической бездне.
60 минут счастья.
14:47.
Я встала, поправила одежду, надела наушники, палец с готовностью лег на кнопку «play».
– Спасибо, – сказал Гепард и остался где-то позади, пока Джон Ли Хукер очень в тему пел мне про «Unchain My Heart».
Nach Mittag
Во время нашей прогулки по пляжам отец как-то напрягся и стал что-то злобно шипеть и размахивать руками. Я сонно повернула голову лишь на втором предложении, услышав многообещающее «мразь» и «стервец». А дело было вот в чем: еще по дороге в «Марат» мы одновременно отметили появление на пляже нового семейства – две женщины лет 35–38, сильно молодящиеся, и девочка, такой вот нежный, вполне оформившийся цветочек старшего школьного возраста. Они были совершенно белыми, и пока мы брели по бетонной набережной, они, весело щебеча, мазались кремом для загара. А теперь, спустя какие-то жалкие двадцать минут, наш непревзойденный, наглый и соблазнительный имрайский змий уже сидел, уютно устроившись, с краю их подстилки и что-то оживленно с ними обсуждал. А робкий цветочек тем временем лежала на животе чуть поодаль и с ужасом и интересом неотрывно смотрела на моего любовника.
Потом, когда я рассеянно пошлепала наверх, в кабинку, переодеться, моя новая соперница чинно прогуливалась под руку с мамой. Обе были в широкополых соломенных шляпах, кокетливо повязанных шарфиками. И Гепард, готовясь принять их приветливые улыбки, стоял, опершись о красные перила, и держал в руке почти целый банан. И тут тихой шелковистой тенью я высунулась из-за его плеча и, даже не глянув в темно-зеленое стекло его очков, откусила здоровенный кусок неприличного фрукта.
И под ошарашенные взгляды семейства, виляя голым загорелым задом, поковыляла вниз к папаше, даже не оглянувшись.
Tag Neununddreizig (день тридцать девятый)
Утром небо было каким-то мутным и белым. Было решено пойти в Алупку. Но пока мы завтракали (ненавижу творог со сметаной!), пока собирались («Ада, как ты можешь быть такой неряхой?!»), стало вроде светлеть, и возле паукообразных ворот, наконец, прорезалось солнышко. Меня оставили сторожить сумку с зонтиками и кофтами, а папа вернулся на Маяк за нашими пляжными принадлежностями.
Прыгая с пирса, я обратила внимание на еще одно весомое пополнение в рядах имрайской публики: две девчонки, лет по семнадцать-девятнадцать, довольно хорошо загоревшие, с точеными фигурками, прямыми русыми волосами, собранными в высокие хвосты на затылке, в почти одинаковых тигровых бикини, весьма искушенные на вид – со спесивым интересом наблюдали за моими полетами с разрушенной части пирса. Девицы эти стояли на любимом гепардовском месте, в компании вроде как папы (скучный пузатый усатый дядька). Сам змий, как было договорено еще вчера, решил не мозолить родительский глаз и ушел на полдня загорать в «Марат».