Дьявольское биополе
Шрифт:
– Никто вас не тревожил?
– Кому я, старая, нужна…
Она подсела к столу, повернув широкое обескровленное лицо в мою сторону. Теперь я знал, отчего оно так болезненно – от таблеток. Почему же Кожеваткин не вдохнул в эту дряблую мучнистую кожу силу своего чудодейственного корня, которого он сдал на шестьдесят тысяч?
– Клавдия Ивановна, вы людям продавали корень?
– Ага, по рублю за грамм.
– А кому?
– Почем мне знать? Матвей продавал.
– Но вы этих людей видели?
– Чего мне их видеть… Матвей водил их в свою сараюшку.
Леденцов
Я вдруг понял, что вопросов к этой женщине у меня нет. Вот что значит нестись на допрос сломя голову, не подготовившись. Я уже хотел было все-таки сделать опознание: Кожеваткина могла видеть нескольких человек. Чем черт не шутит, вдруг среди них окажется Смиритский или «чайная роза».
Но хозяйка суетливо поднялась и ушла на кухню.
– Сергей Георгиевич, участие Смиритского никак не объясняет свиной крови и перемещение трупа.
– Верно. Но я не могу отмахнуться от двух бесспорных фактов: Смиритский подослал ко мне сестру и Смиритский лечит женьшенем.
– Корень он мог достать в аптеке.
– А сестра?
– Совпадение.
– Слишком продуманное.
Кожеваткина вернулась с горой посуды. Я отнес это к ее импульсивности, что вообще с женщинами бывает: вспомнят и бегут. Но Клавдия Ивановна начала хлопотать вокруг нас. Рядом с моим протоколом появилась тарелка. Вторая тарелка оказалась перед Леденцовым. Были шумно высыпаны ложки с вилками. Хлеб в корзиночке. Блюдо с нарезанными помидорами. Селедочница, по-моему, с копченой скумбрией… Все это Кожеваткина делала истово и молча: рукава засучены, фартук вздыблен, седые волосы дрожат раздерганно.
Мы с Леденцовым переглянулись. Она это заметила.
– Пора обедать.
– Спасибо, Клавдия Ивановна, мы не будем, – поспешно сказал я.
– А вам и не предлагаю, – отрезала Кожеваткина.
Я сгреб протокол, и мы торопливо выкатились из-за стола. И встали посреди комнаты, не зная, что делать: уйти ли, на диван ли сесть? Разговор не окончен, протокол не подписан. Какой тут разговор с протоколом, когда хозяйке пора обедать?
Леденцов, хмуря белесые брови, показывал взглядом на стол. Сперва я подумал, что он желает отведать копченой скумбрии… Капитан, убедившись в моей несообразительности, показал два пальца. Я опять воззрился на тарелки, наконец-то разглядев, что стол накрывается на две персоны.
– Клавдия Ивановна, ждете гостя? – спросил я.
– А и жду.
– Кого, коли не секрет?
– Следователь, должон знать.
– Не
– Потому что в бога не веруете.
– Возможно, – согласился я покладисто.
– Где летом-то отдыхала… Мать прокляла сына-пьянчугу. Тот вскорости и помер. Три года минуло. А над могилой-то пьянчуги торчит рука. Раскопали. Покойник поднялся до самой поверхности и сидит. Мать-сыра земля проклятого не принимает. Пригласили мать. Та дала ему прощение и перекрестила. Сынок рассыпался в прах, приняла его сыра земля.
Кожсваткина резала хлеб. Мы смотрели, по-дурацки переминаясь у дивана. Вернее, переминался я, Леденцов же злобно шевелил реденькими усиками. Будь эта женщина обвиняемой, я непременно послал бы ее на психиатрическую экспертизу. Свидетелю же обычно веришь, как союзнику. Впрочем, в Кожеваткиной я усомнился еще на первом допросе, но пока она была единственным источником информации.
– Мать, кого ждешь? – Леденцов перестал дергать усиками.
– Товарищ в очках знает.
– Что знаю? – удивился я.
– Говорила в твоей келье-то.
– О чем?
– Как ворон сел мне на плечо.
– Говорили. Ну и что?
– Ворон-то прилетел, – с хитрой радостью сообщила Кожеваткина.
Мы, то есть я, старший следователь, младший советник юстиции, и старший оперуполномоченный уголовного розыска, капитан милиции, синхронно вскинули головы к потолку в поисках прилетевшего ворона. Его не было. Видимо, прилетал и улетел.
– И что ворон сказал? – поинтересовался я на всякий случай.
– Придет Матвей, придет.
– Так вы ждете мужа?
– Его, убиенного.
Мы с Леденцовым переглянулись – уже который раз. Капитан помял шляпу и повернулся к двери. Мне захотелось порвать протокол допроса и пустить клочки по ветру глупости. Кожеваткина достала из буфета графинчик и поставила рядом с тарелкой.
– Матвей любит наливочку.
– Сегодня придет? – усмехнулся Леденцов.
– Может, и не сегодня, но ждать надо каждодневно.
– Клавдия Ивановна, – сказал я серьезно, не считая возможным смеяться над больным человеком, – вы же знаете, что муж умер и похоронен.
– Умер его организм. А дух над планетой.
– Как это – над планетой? – тихо спросил я.
– В соитии со всеми умершими.
Мои ноги подкашивались медленно. Я опустился на диван. Сладкая догадка, подкосившая ноги, ударила в виски пьяной силой. Леденцов смотрел на меня, ничего не понимая. Я набрал воздуху и смело выдохнул:
– Планетарный дух?…
– А как же, – подтвердила она.
– Смиритский, – выдохнул я еще раз уже для Леденцова.
Капитан запустил руку в свою сумку и, пока моя заторможенная открытием голова соображала, достал фотографию Смиритского. Я хотел было шарахнуть его портфелем по руке, но не успел – фотография уже была перед глазами Кожеваткиной, единственная, без фотографий двух других лиц и без понятых. Он сорвал мне процессуальное опознание. Но в следующую секунду я уже забыл про все опознания, впившись взглядом в светлые глаза женщины.