Дыхание любви в Дании
Шрифт:
– Астрид, – воскликнул он, – я все-таки… – И протянул ей букет.
Девушка казалась немного раздосадованной. Наконец, она взяла розы.
– Ну так как, ты свободна сегодня вечером? Мы пойдем в ресторан? – Он попытался улыбнуться.
Глаза девушки смотрели на него поверх цветов. В них читалась странная смесь удивления и любопытства.
– В какой ресторан? – с трудом выдавила она после довольно продолжительного молчания.
– В тот, на который указывает наш король Карл XII.
– Король указывает на какой-то ресторан?! – изумилась девушка. – Ты не шутишь?
– Нисколько! Ты только вспомни его статую рядом
Астрид фыркнула:
– Бьюсь об заклад, за этим "исследованием" стоят хозяева ресторана!
– Но тебя можно пригласить туда? – поинтересовался Харальд.
Астрид скосила глаза на наручные часики.
– Во сколько?
– Когда тебе удобно…
– Давай ровно в девять, Харальд, – сказала она. – Только не опаздывай, хорошо?
– Я не опоздаю, – пообещал он.
Подъезжая к своему дому на Нобельсгатан, Харальд был вынужден затормозить: улица оказалась неожиданно сужена, напротив его дома было припарковано сразу несколько грузовых машин, бегали рабочие с длинными алюминиевыми лестницами, суетились какие-то люди в синих спецовках. Харальд высунулся из машины:
– Что здесь происходит? Освободите, пожалуйста, проезд!
Заметив его машину, один из грузовиков тут же сдал назад. Дорога освободилась.
– Извините нас, пожалуйста, – подбежал к Харальду один из рабочих. – Немного не рассчитали. Приходится перевозить столько вещей!
– А что тут стряслось?
– Один ресторан уезжает, а на его место переезжает новый. – Рабочий махнул рукой на дом, находящийся на противоположной стороне улицы. – "Багдадский дворик" закрылся. Теперь на его месте будет другое заведение.
– Какое же? – удивился Харальд Хаммаршельд.
– Ресторан "Копенгаген", – с виноватой улыбкой ответил рабочий.
Харальд Хаммаршельд вдруг расхохотался, чем поверг рабочего в немалое изумление. "А ведь это хорошая примета! Ресторан "Копенгаген" открылся прямо напротив моего дома. Значит, все у меня получится – я поеду в Копенгаген, и не один!"
Бросив машину на стоянке перед домом, он, игнорируя лифт, взбежал к себе на пятый этаж. На коврике перед дверью лежали какие-то счета – Харальд, не читая, сгреб их в охапку и вошел вовнутрь. Сейчас ему было совсем не до счетов.
Он прошел в гостиную и, не раздеваясь, взял фотографический альбом, который лежал на каминной полке.
Самой первой в этом альбоме была их совместная фотография. Его и Астрид. Харальд на мгновение закрыл глаза. Он прекрасно помнил день, когда был сделан этот снимок. Это случилось на следующий день после их знакомства. Тогда они пошли прогуляться в "Миллесгорден" – огромный парк на острове Лидинго, который когда-то располагался на северо-востоке Стокгольма, а сейчас стал чуть ли не его центром. Весь парк был заполнен выдающимися скульптурами Карла Миллеса. Перед одной из них, "Человек и Пегас", они и сфотографировались. Эта фотография, к сожалению, не смогла запечатлеть того, что последовало за ней: поцелуя – самого упоительного в жизни Харальда. Он до сих пор помнил вкус губ Астрид в тот день, чувствовал
Потом они ужинали в ресторане; после катались на Колесе обозрения, глядя сверху на залитый огнями Стокгольм. А потом…
Эту ночь он не забудет никогда. Она была исполнена страсти и огня, бесконечной неги и нежности, которые дарила ему Астрид.
Но куда все это делось потом – через три месяца, когда он стал собираться в Судан? Почему она вдруг охладела к нему? Или ему померещилось это?
– В чем же все-таки дело? – вырвалось у Харальда.
Астрид никогда прямо не говорила ему, что произошло. Просто их встречи стали все реже и реже… потом она вдруг засобиралась в командировку в Женеву… а когда он уехал в Дарфур, а она – в Швейцарию, то их телефонные звонки стали такими редкими и короткими по времени, что было совсем непонятно: они были когда-то любовниками или ему это только почудилось?
Харальд стиснул кулаки. Накануне отъезда из Судана он специально звонил ей. Спрашивал, сможет ли она встретить его. Приедет ли она вообще в Стокгольм. Тогда Астрид заявила, что у нее слишком много работы, что она буквально ни на день не может оторваться от своих обязанностей в миссии. Конечно, он не поверил ей. Дело было не в работе, совсем нет… Но вот теперь она здесь.
"Без нее я не поеду в Копенгаген. Вообще никуда", – сорвалось с его губ. Ему казалось, что он любил эту девушку, что в ней жила половинка его души. Ведь они были близки, им было хорошо вместе! Как и он, Астрид любила стихи Лундквиста и наизусть цитировала целые строфы из его сборника "Обнажённая жизнь". Харальд вторил ей, подхватывая. Невозможно забыть все это. Невозможно похоронить все это, объявив, что это принадлежит одному лишь прошлому.
– Что же все-таки произошло? Почему она стала избегать меня? – еле слышно вымолвил он.
Может быть, он чем-то оскорбил девушку, сам не ведая того, обидел ее? Нет, он всегда вел себя с ней предельно тактично, бережно. Иначе и быть не могло – ведь он любил ее. Что же тогда случилось? Или это были обычные женские капризы, и Астрид хотелось, чтобы он просто подольше ухаживал за ней? Женщины ведь так любят интригу, любят держать мужчин в подвешенном состоянии, "проверять" их чувства.
Лицо Харальда окаменело. В любом случае, все должно было решиться сегодня вечером. Но то, что прямо напротив его дома открылся ресторан "Копенгаген", было отличным предзнаменованием.
Харальд Хаммаршельд закрыл глаза, и сладостные видения того, что произошло несколько лет назад в "Садах Миллеса", стали вновь проноситься перед его внутренним взором.
Харальд пришел в ресторан за пятнадцать минут до назначенного времени. Осмотревшись, занял столик в уютной глубине зала, у стены, на которой висела картина, изображавшая легендарного короля Густава I Вазу. Король стоял на одной из башен замка Упсалы, который он построил, не ведая, что несколько столетий спустя этот замок превратится в одну из главных туристических достопримечательностей, и будет приносить его стране огромную прибыль, которая с лихвой окупит все немалые затраты на сооружение замка. За широкой спиной короля-строителя развевался шведский флаг – золотой крест, разделяющий на четыре части небесную синеву полотнища.