Дыхание осени 2

Ручей Наталья

— Сомневаюсь, что он от этого умрет до завтра, — усмехаюсь я.

— Сомневаюсь, что даже если и умру, ты это заметишь, — громко вздыхает Яр.

Бабуля тоже ретируется на кухню, мы остаемся втроем.

А и… терпимо… Переносимость нормальная, по крайней мере, у меня скулы не сводит и я не шарахаюсь от каждого жеста. Пожалуй, несколько дней выдержу, да и не будет Яр сиднем дома сидеть — так, для вида разок заночует. И то… если не будет занят… на одной из квартир…

Но только я расслабленно перевожу дыхание, как слышу за

спиной:

— Яр! А мы про тебя статью написали! Я кое в чем немного усомнился, а так все знал! Может, проверишь?!

Всерьез прикидываю варианты: скончаться не сходя с этого места или совершить двойное убийство, когда дальнейшие слова Яра в одну секунду превращают меня в огонь, а в следующую — уничтожают до состояния пепла.

— Конечно, — говорит он, прожигая душу темными глазами, — я с удовольствием почитаю.

Мальчик сверкает, как наливное яблочко и то ли действительно вспомнил, что я принимала участие в написании статьи, то ли из вежливости спрашивает не против ли я, чтобы ее проверили на ошибки. Момент, когда можно соврать, что статья отправлена редактору, безнадежно упущен, и вот я сижу в комнате, смотрю в спину, закрывающую мой ноутбук, жду непонятно чего.

— Ты собиралась это отправить? — спрашивает Яр, не оборачиваясь.

— Да, — говорю его спине. — А что, нашел несоответствия?

— Всего два, одно из них пустяковое. — Он быстро вносит поправки, и я не выдерживаю. Подхожу, всматриваюсь в экран. — Вот здесь, — показывает, — я стажировался в Англии, а не Голландии. И не два года, а три.

Как по мне, обе поправки пустяковые, но спорить — это тратить на Яра время, и вообще… Я не хочу… мне неудобно… в общем, я не могу видеть его в своей комнате, не желаю терпеть его присутствие больше, чем это необходимо.

— Ну ладно, — Яр отворачивается, — думаю, теперь это можно отправить.

— Я сама.

— Как знаешь, — легко соглашается, но не отходит, пока я, бегло просмотрев изменения, не отправляю письмо редактору. — Могу прогнозировать, что статью не только утвердят, но и закажут новый материал.

Я вовсе не собираюсь обсуждать с ним карьерные планы, но молчать с ним невыносимо.

— Сомневаюсь, — пожимаю плечами.

— Зря, — улыбается он.

Улыбается так, что мне хочется хлопнуть перед ним дверью, да так, чтобы задеть хотя бы кончик носа.

— Злата, — прищуривается, рассматривая меня, — я знаю, что ты вольна жить как хочешь…

— Вот именно, — вскидываюсь, думая, что начнет говорить о Макаре.

— Но с тобой ребенок.

— И, поверь, я о нем не забываю.

Егор кивнув, отворачивается к балкону. Что он там высмотрел? Окурки моего оцта? Морозные узоры на стекле? Вот же притвора!

— Уверен, что это так, — говорит Яр. — Да и Егор не даст забыть о себе, но… Иногда кажется, что это единственный выход, но это тупик, Злата.

— Моя личная жизнь тебя больше не касается.

— Да. И нет.

Он резко поднимается

и мне на долю секунды кажется, что надо мной одна из моих надуманных башен, и что если я закрою глаза и смогу убедить себя, что ничего нет, башня рассыплется. Я раньше так делала, правда, тренировалась подолгу, чтобы по кирпичикам разрушить провинциальные комплексы. Потом или устала, или обленилась, или привыкла к себе. А башня не унимается, вторгается в личное пространство, у меня в ушах звон колокольни, а ей хоть бы что — снова сильна и как шпала прямая.

— Хотя бы ради Егора, Злата, не ради меня…

Говорящая…

Пока я раздумываю над странной фразой, Яр приседает у моей кровати и достает забытый коньячок и подсохший лимончик на тарелочке.

— Отдай.

— Уверена?

— Дай сюда.

— Злата…

— Это не мое!

— Но ты так рьяно это оберегаешь…

— Да! Я пью! По ночам! Доволен?!

Яр скрещивает на груди руки, склоняет задумчиво голову.

— Доволен, — говорит, — теперь я уверен, что это не твое.

Довел меня до точки кипения и теперь он доволен. Ужасный человек. Невыносимый. Неуютный. Как я могла считать его добрым и ласковым? У него же на лбу написано — "Осторожно, голодный хищник!". Представляю, сколько таких же овец, как я, подпортили из-за него свои шкурки.

— Ненавижу, — шиплю в лицо, и хлопаю дверью, относя папину радость на кухню. А вслед мне слышится такое же, едва различимое, как моя ненависть:

— Да. И нет.

И что это значит?

Если он думает, что мне нечем заняться только как ребусы его словесные разгадывать, так ошибается. Это его "да и нет" — это что? Согласен, что я его ненавижу, но сам относится ко мне лучше? Или не верит, что я говорила всерьез?

Удивительное самомнение.

Он отравил мне поездку, из-за него я мчусь сломя голову в играющий судьбами мегаполис, не проведя с родными даже недели. По-моему, ненависть — самое логичное чувство.

Да?

Или нет?

Отец припрятывает коньяк до следующего приезда подходящего зятя. Мама пытается реанимировать лимон, но осознав, что дело бесполезное, а продукт жалко, уговаривает папу на вечернюю чашку чая. Бабуля запасается котлетами, двумя порциями картошки в горшочках и уходит с моим бывшим. Я держу открытой дверь, пока они садятся в лифт, потому что в подъезде опять кто-то выкрутили лампочки.

В окошко провожаю две удаляющиеся фигуры. Идут под руку, что ли? Городу явно не помешал бы хоть один фонарь вне центра, а то не люди на улице, а одни суетливые тени. Экономят себе в карман, а потом умильно рассказывают, что у нас высокая преступность.

Едва не вывернув шею, все-таки замечаю, что у соседнего подъезда Яр оборачивается. Не то чтобы мне есть до него дело, просто загадала: если обернется, то…

А впрочем, все это детство и все не важно.

Да, прекрасная мантра: не важно… пустое… мне все равно…