Дыхание земли
Шрифт:
Верно, подумала я… Ведь все так просто! Непонятно, почему я так долго помнила тот злосчастный обман. Ну, разумеется, Александр кое-что скрыл от меня. Но он, вероятно, любил меня, раз пошел на такое, – какая бы женщина не сочла такую причину лестной и основательной? К тому же, он признался во всем сразу после свадьбы. Он мог бы молчать, и я до сих пор ничего не знала бы. Он мог бы запросто воспользоваться своими правами, и я даже не протестовала бы. Но он признался, следовательно, он дорожил мною и уважал меня. Он не желал строить наш брак на лжи. Почему я раньше не оценила его поступка?
– Спасибо,
– Счастливой ночи, дитя мое! – весело ответил священник.
2
Неужели я иду предлагать себя?
Если бы еще две недели назад кто-то сказал мне, что такое возможно, я бы не поверила. Никогда со мной такого не случалось… А теперь я намеревалась сделать именно это, не испытывая ни стыда, ни смущения. Черт возьми, в конце-то концов, разве я ему не жена? Разве я не имею права? Нет уж, право у меня такое же, как и у него… Я буду деликатна, нежна, откровенна – он не сможет меня не понять.
А вообще-то, я просто хотела увидеть его и поговорить с ним… Тогда, в карете, мне было так хорошо – разумеется, до того момента, когда он равнодушно отвернулся и оставил меня. Что им руководило? Действительно ли страх, как сказал отец Ансельм, или он просто хотел, чтобы я сама сказала ему: «Возьми меня»?
Он подарил будущее моим детям, меня саму спас от нищеты. По сути, он сохранил за де ла Тремуйлями замок Сент-Элуа. Он вернул мне сына в Нанте. Что бы я делала без него?
Взволнованная, я вбежала в вестибюль, сбросила плащ на руку Маргарите.
– Где господин герцог?
– В каминном зале, мадам, но…
Я шла дальше не останавливаясь.
– Мадам, – окликнула меня Маргарита.
– Ну, что еще такое?
– Не ходите сейчас к нему. Он мрачный, как туча; я полагаю, что он, должно быть, болен.
– Болен? – переспросила я пораженно.
– К нему только этот черный человек, Гариб, может входить, всех остальных выгоняют.
– Меня не посмеет выгнать. Я его жена…
Если он мрачен, или чем-то озабочен, или болен, почему бы ему не довериться мне? Я не испытываю к нему враждебности, уже не испытываю. Если его что-то беспокоит, это обеспокоит и меня. Отец Ансельм был прав – надо перестать таиться друг от друга, скрывать свои мысли. К чему это тягостное одиночество, если мы можем и хотим быть вдвоем? Что нам мешает? Какая-то глупая гордость? Я сделаю первый шаг, и мне ничуть от этого не стыдно!
Гариб, как скала, преградил мне дорогу.
– Не тревожьте хозяина, госпожа, – заявил он тихо и непреклонно.
– Почему?
– Он сейчас не может говорить с вами.
– Почему? – повторила я.
– У него плохое настроение. И болит голова.
Подобное объяснение меня не удовлетворило. Снова от меня что-то скрывают, будто я никто в этом доме!
– Послушай, – сказала я мягко, – я ведь не ссориться иду. Мне нужно лишь увидеть герцога и сказать ему несколько слов. Эти слова не причинят ему боли. Но если ты не пропустишь меня, я подниму крик и герцог сам выйдет ко мне.
Гариб молча отступил в сторону. Такая уступчивость меня удивила, но я не стала задумываться
Оказавшись на пороге, я поначалу едва не задохнулась: так тут было накурено. Несмотря на вовсе не вечернее время, здесь царствовала темнота; все окна были задернуты плотными портьерами. Этот зал назывался каминным, потому что в четырех его углах встроены массивные, старинные камины, но сейчас был растоплен только один из них. Пламя красными языками плясало среди дров и алыми вспышками озаряло зал.
Когда треснуло полено и искры рассыпались целым снопом, я увидела Александра: он сидел у камина в кресле с высокой спинкой, вытянув длинные ноги к огню. Шкура была расстелена на полу, на шкуре лежал громадный, поджарый дог, лежал прямо у ног Александра. Я никогда раньше не видела этой собаки и была почти уверена, что сейчас она залает на меня.
Дог остался спокоен, лишь слегка повел ушами.
– Гариб, я не звал тебя. Убирайся.
Пожалуй, я впервые слышала, чтобы голос Александра, оставаясь обычным по тону, был таким яростным и раздраженным. Мурашки пробежали у меня по спине, и я впервые вдруг подумала, что выбрала не совсем удачное время для разговора. Но возможности отступать не было. Он повернул голову.
Я подошла к Александру, взялась обеими руками за спинку кресла.
– Это не Гариб, это я, – сказала я, хотя он уже и сам отлично это видел.
Жесткая кожаная повязка охватывала его лоб, а лицо было искажено раздражением и недовольством, которых он не в силах был скрыть.
– Разве я сказал, что вы нужны мне, мадам? – ледяным тоном спросил он.
Я не понимала, что происходит, но внезапное чувство нежности проснулось во мне к этому человеку, который считал себя настолько сильным, что не желал ни от кого принимать сочувствия.
– Александр… – проговорила я, впервые произнеся это имя вслух, – Александр, послушайте меня… Я ведь уже не та, что два месяца назад. Почему вы молчите? Что вас тревожит?
– Проклятье! Какого черта вы пришли сюда?!
– Гариб сказал, что вы больны, и я…
– Вы пришли узнать о моем здоровье. Весьма трогательно, мадам, весьма. Но я не умер, как видите, я жив, вы не станете вдовой. Полагаю, все ваши вопросы разрешились?
– Послушайте, – прошептала я, не обращая внимания на его грубость, хотя она и ранила меня в самое сердце. – Я хотела бы помочь вам. Вы ведь вовсе не такой сухой, каким хотите казаться, вы все чувствуете и понимаете. И я так благодарна вам за сына… Я бы все отдала, лишь бы вы стали мне доверять!
– По-ра-зительно.
Я отступила, ошеломленная этим холодным и даже насмешливым словом. Александр, приподнявшись, повернулся ко мне, его пальцы, вжавшиеся в локотники, побелели. Меня поразило его лицо: почерневшее, с заострившимися чертами. Глаза его просто пылали, рот был изогнут невероятным раздражением.
– Я не хочу быть груб, мадам, но единственное, чего я сейчас желаю, – это того, чтобы вы меня не беспокоили!
Его лицо, его поза – все свидетельствовало о том, что мой уход был бы для него величайшим облегчением и счастьем. Он что, ненавидит меня? Или я была недостаточно тактична?