Дым от листьев
Шрифт:
Моему другу чай понравился, хотя он и пробовал его впервые, чем окончательно покорил индианку. Мы по очереди сделали несколько коротких глотков, и каждый раз чашка возвращалась к Диане. Потом все повторилось по новому кругу.
На четвертой чашке мой приятель еще больше разгорячился. Он говорил о том, как увяз в работе над книгой, а Диана слушала и только издавала звуки, подтверждая, что еще не потерялась в рассказе.
Она прервала его лишь однажды, когда героиня этой длинной и запутанной истории, молодая женщина с юга, родила дочь. Диана сказала, что пора заварить
– Эта девочка, – объяснила Диана, подчеркивая слова такими жестами, будто мы были двумя младенцами, – она здесь, с нами. Словно взобралась на твою спину, обвив тебя руками и ногами, и ты тащишь ее за собой даже на край света…
Мой друг заговорил одновременно с Дианой, как бы стараясь закончить фразу за нее, восхищаясь ее проницательностью и тем, сколько между ними общего. По его лицу было заметно, что он не ухватил суть ее слов, прикидывая, что сказать в ответ, но индианка не расстроилась, что ее перебили.
Я по-прежнему не участвовал в разговоре, радуясь возможности понаблюдать за чем-то зарождающимся между ними со стороны. Я улыбался и молча передавал теплую чашку обратно. Со мной происходило что-то необычное.
Я настолько погрузился в их голоса, что мог ощущать, будто меня не было с ними, я стал светлой дымкой между моим другом и Дианой, проводником некой силы, что их соединяла. Я начал предугадывать, что спросит она и как он ей ответит, и забавлялся, мысленно говоря то за индианку, то за писателя.
Мой знакомый искал сюжет для книги, и один был о брошенной в горах палатке, где герой, редактор журнала, бородатый мужик в свитере, расследовал пропажу людей. Он забрался в горы и нашел у ручья ботинок со ступней внутри. Диана рассмеялась, спросив, не он ли этот бородатый детектив, и с шутливым неодобрением покачала головой. Похоже, жуткие детали рассказа ее не впечатлили.
Второй сюжет был о писателе, который отдыхал в Бразилии со слепой женой и рассказывал ей обо всем, что происходило вокруг. Диана спросила, знает ли он, когда потеряла зрение его жена – в детстве или взрослой, видит ли она сны, отпала ли у нее привычка включать свет в комнате.
Мой друг огорчился и сказал, что, наверное, лучше, чтобы они разбились на мотоцикле, но писатель выжил и, допустим, путешествовал по тем местам, что она хотела увидеть. Но Диана вновь спросила, почему он не напишет историю, которую рассказал ей только что – о расставании, мечте о дочери, и о том, что происходит здесь и сейчас.
Вечерело. Зажегся сигнальный огонек на радиомачте. Смог поднимался к гребням, в нем виднелись очертания небоскребов с точками электрического света, затем снежные вершины с рваными перьями и небо, нежное и прозрачное, как стекло. Девушки в это время гуляют по набережной, у них смуглые скулы, и глаза их светятся в сумерках. Витрины разливали желтый свет в воздухе. Сеньорита поодаль отряхивала юбку от листьев.
Я держал в голове, что после Атакамы у моего друга не было денег и он не знал испанского. Но одновременно с этим я точно знал, что должен уйти, положившись на случай.
Мы обнялись с приятелем, обнялись с Дианой, и она
Я долго не получал от них вестей и не знал, что случилось в тот вечер. Оказывается, они переночевали на заправке и еще засветло вместе отправились на остров.
Вернувшись в свою квартиру неподалеку от центра, я открыл дверь в ванную и увидел там голую чилийку, которая делила аренду со мной. Весь остаток ночи, пока не уснул, я в своей комнате хранил смущенное молчание
II
Я бродил по району Юнгай, рассматривая граффити на стенах – остроухих и тощих собак размером со здания, взирающих свысока с напряженными мордами. На улице висел туман и людей не было.
Дойдя до бульвара, и после церкви завернув в переулок, я столкнулся с гаитянином, одетым в смокинг с жилетом и галстуком. Он протянул руку, чтобы поздороваться, и я услышал его мягкий креольский акцент.
– Друг, – сказал он жалобным подвывающим голосом, – уезжай из Сантьяго, не то попадешь в сети.
Я пожал его слабую ладонь, улыбнулся и дал слово, что не попаду. Манжеты его сорочки были застегнуты на запонки в форме сердец. Что-то в блеске черных, похожих на ониксы глаз заставило меня направиться в другую сторону, а когда я обернулся, то увидел, как гаитянин подгоняет меня нетерпеливым жестом.
Где-то вдали послышался бой барабанов. На остановке, пока я ждал автобус, ко мне приблизился пес. Сел, вытянулся, дрожа от холода. Когда я пошел к автобусу, дворняга исчезла, а потом исчезла и улица. Автобус петлял по незнакомым кварталам в тумане, пока не приехал на пустынный пляж.
Передо мной располагалась безлюдная калета, рыбный рынок. Над берегом стоял туман, из него вылетали огромные пеликаны. Белыми скелетами они сидели в тишине, на перекладинах крытого железом навеса.
Я услышал странный звук в глубине рынка и пошел к нему. Звук становился все более и более отчетливым. Кажется, этот стук раздавался уже очень давно, просто я не обращал на него внимания. Я шел вдоль пустых прилавков, пока не увидел молодую гаитянку, с волосами, убранными под голубую косынку, которая разделывала крабов на столе и бросала мясо в корзину.
Мы разговорились. У гаитянки был такой же мягкий акцент, но по-испански она болтала свободно. Девушку звали Камила, и она сходу предупредила, чтобы я не смел называть ее кошечкой, киской или птичкой небесной и обращался просто по имени – Камила или Мила. Я с улыбкой принял это условие.
– Чем занимаешься? – спросила она, не отрываясь от процесса, – уж явно не крабов ловишь.
– Не совсем. Я пишу о ведьмах.
Она подняла на меня взгляд и сказала, что знает колдовство, и если я подожду, пока она закончит с разделкой, то может мне его показать. Во мне проснулся интерес. Я предложил помощь, на что она издала неопределенный звук и показала ножом, куда можно сесть, чтобы понаблюдать за ней.