Дым отечества(часть первая)
Шрифт:
— Ответ у нас есть.
Как всегда по утрам — не хотелось жить, и ничего не менял даже тот факт, что вчерашняя ночь не была ночью. Обычно ночь — время, когда сизифов камень валится вниз с горы, и потом, днем, до самого позднего вечера приходится вкатывать его назад, а следом за камнем тащить в гору себя. Вверх от тупой пустоты, бесчувствия, неподвижности, отсутствия смыслов и целей — к почти обычному, почти как раньше образу жизни. Все шло хорошо. Никто не удивлялся, что господин Уайтни зол и требователен по утрам и оживляется, становится почти добродушным к ночи. Что же тут необычного? Ночь накануне не была ночью, но утро осталось утром, ранним, начавшимся в бочке с горячей, едва вытерпеть можно, водой, поздним — совещанием, завтраком, обсуждением новостей и сплетен.
Хотелось спросить у сэра Кристофера, случалось ли ему жить от ночи до ночи, и как он с этим справлялся — но при встрече всякое желание пропадало начисто. Потому что сразу было видно — случалось. Случилось. Подобное. Или совсем другое, но с тем же результатом. Все остальные — даже те, кто работал в Орлеане и раньше — не удивлялись. Каждому делу своя маска. Конечно, студент-юрист с дурным характером и полномочный посол Ее Величества — это два разных человека и подобает им разное поведение. А что раньше в присутствии сэра Кристофера воздух звенел, как лед зимой на реке — весело и опасно, а сейчас гудит как мельничное колесо как раз перед тем, как треснуть к чертовой матери и наверняка зашибить кого-то подвернувшегося отлетевшим куском… это все Ричарду Уайтни мерещится от излишней чувствительности. Только в одном была разница: сэр Кристофер знал, зачем он что-то делает, а Дик не знал. Землепашец сеет, чтобы прокормить себя, воин сражается, чтобы выжить, вор крадет, чтобы напиться, даже ласточка вьет гнездо не просто так, а чтобы вывести птенцов, а Ричард Уайтни служит там же и тем же, кому и год назад, словно то самое мельничное колесо: запустили, разогнали и не останавливают, а само колесо ни воли, ни разума не имеет. Крутится себе. Крутится, крутится пенка на молоке. Орлеанское молоко хуже домашнего, жиже,
преснее — но все равно вкусное. Особенно, если ты можешь его пить и не бояться, что назовут сосунком. Бояться нечего. Шутник и остроумец получит в зубы, а там — будь что будет. Даже жалко, что эту причуду Дика окружающие тихо, с уважением принимают.
— Сэр Кристофер, мне нужно выйти поискать кое-кого. — В сущности, предупреждать и спрашивать позволения он не обязан, у него другая линия подчинения, но от вежливости еще никто не умер. — Переписчика.
— Да, конечно же, — кивает ему невысокий человек в строгом коричневом костюме с рыжими прорезями. — Приходите потом с найденным, если захотите — поговорим. Да, и вот еще что… — щурится он, — у меня нехорошие предчувствия. Предупредите, пожалуйста, штат, что возможно в ближайшие несколько дней у нас произойдут очередные странности.
— А на чем основаны ваши предчувствия, сэр Кристофер? — Хотя причина может быть только одна.
— Я сегодня поутру написал очередную уличную песенку. Кажется, прилипчивую.
— Адресат еще не вернулся. — Впрочем, у него и свита есть, и достаточно ретивая. Могут проявить эту свою ретивость. Точнее, попытаться. Ну что ж, это хорошо. Это, по крайней мере, забавно. — О чем на сей раз? О ком — известно заранее. Господин посол может писать сонеты, оды, пьесы… все что угодно он может писать, потому что он — поэт, один из лучших на островах, а значит, и в мире, о чем угодно может писать, потому что фантазия у него богатая, но вот если он пишет уличные песенки, то это обязательно о герцоге Ангулемском. А тот в долгу не остается. То неизвестные совершенно люди о стену посольского особняка аптекарскую склянку успокоительной настойки грохнут, так что через час и до самого утра кошачий концерт обеспечен, то что-нибудь посерьезнее случится. «Написать, что ли, — думает Дик, — тоже какие-нибудь куплеты про господина коннетабля? Я не сэр Кристофер, меня сразу в реку отправят, другим в назидание. Зато… зато забавно, и…»
Герцог Ангулемский как-то выделялся для Уайтни из всех прочих дворян Аурелии, а чем — Дик понять не мог.
— Ну как же… тема, можно сказать, пришла сама. Вчера. О правах на престол — и
— Думаете, его свита пропустила эту крысиную возню?
— Могла пропустить. У нас была фора — у нас убили человека. Но все равно, мы больше пробавлялись догадками, пока Людовик не дал нам в руки самый большой факт в этой истории. Дик кивает. Пропустила там свита или нет, а предупредить стоит. Выгоды для нас в убийстве господина коннетабля нет. С другой стороны, на сей раз нет и особого смысла во вмешательстве во внутренние дела Аурелии. Если король Людовик решит извести кузена, то тут ему и прямая угроза войной и всеми казнями египетскими не помеха. Может ли он? Дик не знал. Он знал, что говорили над ним,
вокруг него, пока он сидел в подвале. О списках с важного документа. Переписчику только один раз дали сделать копию с того самого пергамента, а потом он чиркал списки с копий и знать не знал, где оригинал. Но переписчик, его покровители, его девка, его приятели — это какой-никакой, а след. И нужно торопиться, пока этот след не простыл.
— Кстати, на вашем месте я бы сделал вот что, — говорит посол. — Я бы разбросал по городу немного денег, чтобы те, с кем вы уже поговорили, предупредили вас, если переписчиком заинтересуется кто-то еще.
— Я не так плохо соображаю, как может показаться по моему виду. — Дик сам не знает, что у него получилось — шутка, просьба отвязаться или наоборот…
— Тогда обидьтесь на меня. И сделайте мне какую-нибудь гадость, — без улыбки отвечает сэр Кристофер. И, подумав, добавляет. — Будьте добры.
— Не хочу. Самому бы кто сделал… — Может, тогда бы туман вокруг чуть разошелся? Поначалу, пока он мог ненавидеть Маллина и всех вокруг, было легче.
— Это предложение?
— Да, наверное.
— Ну что ж. Как сказал Агасфер Иисусу «Господи, я так люблю путешествовать»… считайте, что ваше предложение принято. Принято, так принято. Будем живы — поглядим. Переписчик должен был быть, обязательно должен был где-то быть: переписчики не лопухи, на пустырях не растут, а если их и находят в крапиве, то сначала приходится вырастить и выучить. А еще переписчики обычно ходят под чьей-то рукой, потому что одни и те же пальцы нож и перо держать не могут. То же дело, что и с настоящими ворами. Если ты умеешь срезать кошель, вытащить из рукава платок так, что самая бдительная кумушка не заметит, то драться, портить руки нельзя. Проще найти себе покровителя и делиться с ним добычей. Не так шикарно, зато надежно и безопасно. Значит, кто-то недели две назад нанял чьего-то человечка. А кто-то этому своему человечку нашел дельце. Хороших переписчиков в приречных кварталах всего-то трое или четверо. Можно для начала всех проверить. Как проверить? Просто. Предложить работу. Достаточно срочную, достаточно большую, за неплохие деньги. Для каждого по штуке. Есть у нас такие документы, и деньги найдем. Но сначала еще одно нужно сделать. Потому что посол послом, служба службой, но, чтобы эту службу играть — и о другом забывать не след.
— Такие дела, — говорит Ришар-армориканец Жаку-кривому, — такие дела. Жозеф не в кошелке, а в мешке, я не видел, но я отвечаю. И сейчас с девушками разговаривает обо всем, что сможет выдумать. Нам не обломилось — и повезло. Чей бы верх ни был, нам туда не надо.
— Хорошо, что пришел, — говорит Жак-кривой. Да, неплохо — иначе ему, интерес интересом, а пришлось бы входить в дело ради своего, ради здешних понятий о чести. Никакой чести у реки нет, не бывает, что бы ни сочиняли в песнях про гордых разбойников да верных воров. Не бывает. Бывает только щучий интерес. Позволь одного своего человечка схарчить, тут же всех сглодают. — Много на этом деле костей уже, я смотрю. Наши там и впрямь лишние. А с утра уже вертятся вокруг Жозефовой норы, словно там суку течную заперли. Мало стражи было…