Дым отечества(часть первая)
Шрифт:
которую уже полгода разыгрывает при аурелианском дворе сэр Кристофер Маллин, сын башмачника, получивший шпоры за дела, никак не совместимые с материковым рыцарским кодексом. Надменная сосулька поворачивает голову в сторону Уайтни:
— Давайте начнем с начала, последовательно.
— Самое удивительное в этом происшествии, — говорит Уайтни, — что ни одна живая душа из тех, с кем я имел дело, не знает, что это за документ и что такого страшного там написано. Это — и вправду удивительно. Слухи по Орлеану ходят любые, строем и в ногу. О конце света. О том, что королева —
что случился почти точно как предсказали — разве что оба моста уцелели, так что люди смогли спастись на левый берег… в общем, казалось бы, нет такой новости на свете, чтобы ее в городе Орлеане не приняли с удовольствием.
— У меня сложилось впечатление, — продолжает молодой человек, — что содержания не знает никто из тех, кто собирался продавать и покупать. За кота в мешке последние владельцы хотели получить десять тысяч золотых. Подозреваю, что это просто самая большая сумма наличными, которую они способны себе вообразить,
— слегка усмехается Уайтни. Насмешка вполне справедлива: указанное число монет представляет из себя большую и очень тяжелую кучу золота. В мешке не унесешь, любой мешок прорвется. Разумный человек не стал бы требовать такую плату. — И даже при такой цене, при полной невнятице предложения их не подняли на смех, а,
наоборот, отнеслись весьма серьезно. Один из… знакомых мне орлеанцев готов был пообещать названную сумму за их товар.
— Пообещать, но не заплатить, — кивает мэтр Мартин. Потому что за ценные вещи Кривой Жак платит разве что железом.
— Ну это уж как водится. И тут вот что еще важно, — Уайтни поправляет манжет, длинное кружево не очень сочетается с костюмом, зато следы от веревок скрывает надежно. — По-настоящему умных людей там мало, но большинству, кто на дне давно живет, есть чем голову заменить. Чутьем. И — как сэр Кристофер тоже имел возможность убедиться — те, у кого чутье есть, просто не хотят знать, что там написано. Не пытаются узнать. Как сказал другой знакомый мне орлеанец «оно смертью пахнет». И третье важно — этот пергамент пытаются продать нам.
— А также людям каледонского канцлера, — добавляет сэр Кристофер. — И, судя по всему, некой очень, очень высокопоставленной особе — но не королю.
— С королевской тайной службой эти люди иметь дело не хотели, боялись ее пуще знакомого мне орлеанца — тот убьет только тех, кто попытается защитить свою добычу, а люди короля, дескать — всех, кто хотя бы слышал краем уха…
— И последнее, — добавляет сэр Кристофер, — Эйвери убит — и убили его люди, которые знали, кто он. Это не намек. Это удар дубиной по голове. И предназначен он Мартину с Иулом. «Вот вам ваша самодеятельность.» Хотя, если подумать, то в исполнении сэра Кристофера такие предупреждения звучат наполовину комически… а на вторую половину все равно страшновато.
—
— Да. — кивает Уайтни. — Иначе никак не получается. И это не пророчество, не крамольный трактат, и если и подделка, то очень хорошая. Значит исповедь или отданный на хранение документ.
— А что? — улыбается Иул. — А может быть. Если Людовик, скажем, незаконнорожденный — или у него в семье непорядок, то это многое бы объяснило. Ну, например, то, почему старый король его убивать не стал. Бастарда — зачем?
— Даже на дочери женил, чтобы и при себе держать, на всякий случай, и за сына не опасался… А вот от второго принца он пытался избавиться не один год. Что же это у нас выходит? — вслух рассуждает Бэйнс-гиппопотам. И замолкает с мягкой улыбкой, предоставляя всем окружающим сделать свои выводы.
— Ничего у нас пока не выходит, господа коллеги, — усмехается навстречу сэр Кристофер. — Вы Людовика Седьмого не застали, а я застал. Увлекательные были времена, прямо скажу. Сумасшедшие не всегда дураки, а этот и с ума сошел не сразу… и ему ничего не стоило бы и сотворить такой документ. Подделать, хорошо подделать, и отдать на хранение в надежное место. В качестве уздечки на принца Луи. Принца Клода так обрабатывать бесполезно — у него то, что он внук своего деда, на лице написано, тут хоть двадцать пять предсмертных исповедей сочини, одну страшней другой — все равно никто не поверит. А Луи, конечно, с виду фамильных кровей, но рыхловат и ростом не вышел… да и характер он тогда держал при себе. Тут могло и подействовать.
— Зато, — пожимает плечами Уайтни, — если эта подделка всплывет, у принца
Клода может не остаться другого выхода… а к тому, чтобы она всплыла, Франкония и Арелат приложат все усилия. Да и каледонцы — и те, что служат Марии, и канцлер…
— Уже прикладывают. Нам нужен этот документ, — вздыхает Бэйнс. Все вокруг кивают. Все понимают, зачем их позвали. Документ нужен, документ чреват лишней войной не ко времени. А потому придется действовать сообща. И не толкаться локтями в попытках добыть приз. Потому что судьба мэтра Эйвери — не худшее, что может случиться с человеком.
За перегородкой чирикает колокольчик. Секретарь просит разрешения войти. Не в комнату, конечно, а в открытую часть кабинета, ту что за перегородкой. Сэр Кристофер чуть наклоняется вперед, подхватывает шелковый витой шнурок, дергает, дозволяет. Люди вокруг него уже замерли и кажется не дышат.
— Только что стало известно, — говорит секретарь, — что прошлой ночью Его Величество повелел вызвать коннетабля Валуа-Ангулема в столицу. Сигнальными огнями.
— Спасибо, Моррис, — отзывается господин посол, — Очень своевременно. Можете идти. И, когда дверь кабинета с грохотом закрывается, добавляет: