Дымовое древо
Шрифт:
– Какой такой неизвестности? Предлагаю рассмотреть этот случай с точки зрения того, как мы сможем им воспользоваться, – сказал полковник. – Я вам так скажу, они обнаружили, что война ведётся на уровне мифа. Война – это ведь и так на девяносто процентов миф, разве нет? Дабы вести свои войны, мы возносим их до уровня человеческих жертвоприношений – разве не так? – и постоянно ссылаемся на нашего бога. Она и должна стать чем-то пострашнее смерти, а то бы мы все превратились в дезертиров. Думаю, нам надо относиться к этому вопросу с большей сознательностью. Думаю, нам надо вовлекать в это дело и богов противника. И его чертей, его асвангов. Он скорее устрашится своих богов, своих чертей и своих асвангов, чем
– По-моему, самое время вам вставить «Вот-вот!» – обратился Эдди к Питчфорку. Однако тот только молча допил вино.
– Полковник, а вы только что из Сайгона? – поинтересовался Эдди.
– А вот и нет. С Минданао. Был там в городе Давао. И в Замбоанге. А ещё в местечке под названием Дамулог, маленьком таком городишке в джунглях – вы ведь там бывали, не так ли?
– Пару раз, да. На Минданао.
– А в Дамулоге?
– Нет. Звучит незнакомо.
– Удивительно такое слышать, – сказал полковник.
Эдди спросил:
– Почему же вас это удивляет?
– Мне говорили: когда речь заходит об определённых сведениях о Минданао, стоит обращаться к тебе.
Эдди развёл руками:
– Простите, ничем не могу помочь.
Полковник мазнул Шкипа по лицу салфеткой:
– Это что такое?
Эдди воскликнул:
– Ага! Первый, кто упомянул об усах! Да, он превращается в Уайетта Эрпа [15] !
Майор Агинальдо и сам щеголял растительностью над верхней губой, как многие молодые филиппинцы, – редкие чёрные волоски очерчивали область, в пределах которой должны были со временем разрастись усы.
15
Уайетт Эрп – знаменитый американский страж закона и игрок в карты времён освоения Дикого Запада. К концу жизни отрастил пышные усы.
– Человек с усами должен обладать каким-нибудь особым талантом, – заявил полковник, – каким-нибудь неординарным навыком, чем-то таким, что оправдывало бы его тщеславие. Стрельба из лука, карточные фокусы, что ещё…
– Палиндромы, – подсказал Андерс Питчфорк.
Появился Себастьян с объявлением:
– Мороженое на десерт. Нам надо съесть его полностью, а то растает без электричества.
– Нам? – спросил полковник.
– Наверно, если вы его не осилите, нам придётся доедать за вами на кухне.
– Мне не надо десерта. Я подпитываю свои пороки, – сказал полковник.
– О, боже правый! – произнёс Эдди. – На минуту я позабыл, что такое палиндром. Палиндромы! Ну да!
Свет зажёгся, кондиционеры по всему зданию ожили и заработали.
– Всё равно доешьте это мороженое, – велел полковник Себастьяну.
Вслед за ужином они переместились в патио за бренди и сигарами, послушали гудение электрического уничтожителя насекомых и заговорили о том, о чём избегали говорить в течение всего ужина, но о чём каждый нет-нет да и упоминал ежедневно.
– Боже мой, скажу я вам, – начал Эдди, – в Маниле мы узнали эту новость где-то в три утра. К рассвету были в курсе уже все до единого. Передавали даже не по радио, а из уст в уста. Филиппинцы высыпали на улицы Манилы и рыдали.
Полковник сказал:
– Наш президент. Президент Соединённых Штатов Америки. Нехорошо вышло. Ай как нехорошо.
– Они рыдали как по великому святому.
– Он был красавец-мужчина, – вздохнул полковник. – За это-то мы его и убили.
– Мы?
– Черта, разделяющая свет и тьму, пролегает через каждое сердце. Меж нами нет такого, кто бы не был виновен в его кончине.
– В этом сквозит… – начал Шкип. В словах полковника сквозил какой-то религиозный пиетет. Он не хотел
Полковник ответил:
– С религиозным пиететом я отношусь к своим сигарам. А что касается всего прочего… религия? Нет. Это не просто религия. Это, мать её, истина. Что есть в мире хорошего, что есть красивого, мы на него бросаемся и – цап! Видите вон тех несчастных букашек? – показал он на провода уничтожителя, в который врезались и коротко вспыхивали насекомые. – Буддисты никогда не стали бы тратить электроэнергию на подобное варварство. Знаете, что такое карма?
– Вот теперь вы снова впадаете в религиозность.
– Ей-богу, я из неё и не выпадал. Я о том, что она у нас внутри, вся эта война. Это и есть религия, разве нет?
– О какой войне вы говорите? О Холодной войне?
– Это, Шкип, не Холодная война. Это Третья мировая. – Полковник прервался, чтобы затоптать подошвой уголёк от сигары. Эдди и Питчфорк уже не участвовали в разговоре, только смотрели куда-то в темноту – то ли захмелели, то ли утомились от воодушевления полковника, Шкип не мог догадаться, в чём дело, – а дядя между тем предсказуемо вынырнул из облака, в которое погрузился ранее. Но Шкип был частью той же семьи; надо было показать, что он и сам не промах. В плане чего? Да в плане того, что он выдержит штурм этого социального Эвереста: ужина и попойки с полковником Фрэнсисом Ксавьером Сэндсом. Готовясь к восхождению, он отошёл к боковому столику.
– Куда это ты?
– Да просто собираюсь плеснуть себе бренди. Если уж на дворе Третья мировая война, так к чему отказывать себе в хорошей выпивке?
– Мы сейчас на всемирной войне, вот уже почти двадцать лет. Вряд ли Корея продемонстрировала нам это в достаточной степени, или же наш взгляд всё равно оказался не способен разглядеть её признаки. Но со времён Венгерского восстания [16] мы готовы бороться с таким положением дел. Это невидимая Третья мировая. Опосредованный Армагеддон. Это противоборство между добром и злом, и его истинное поле – сердце каждого человека. Сейчас я немного переступлю за черту. Хочу сказать тебе, Шкип: иногда я задаюсь вопросом, а не проклятая ли это битва при Аламо [17] . Это пропащий мир. Куда ни обернёшься, ещё кто-нибудь переходит на сторону красных.
16
Венгерское восстание – вооружённый мятеж против просоветского режима в Венгерской народной республике в октябре – ноябре 1956 года.
17
Битва при Аламо – самое известное сражение в войне между Мексикой и Техасской республикой. При осаде мексиканскими войсками миссии Аламо почти весь техасский гарнизон был уничтожен, однако начиная с этой битвы в войне наметился перелом на сторону Техаса.
– Но ведь это не просто противоборство между добром и злом, – заметил Шкип. – Это борьба между чокнутыми и нормальными. Нам всего-то надо продержаться до того, пока коммунизм не рухнет под грузом собственной экономической несуразности. Под грузом собственного безумия.
– Может, коммуняки и не в своём уме, – ответил полковник, – но они отнюдь не безрассудны. Они верят в свой командный центр и в силу своего немыслимого самопожертвования. Боюсь, – сказал полковник и глотнул из бокала; из-за этой заминки показалось, что это и есть конец фразы – что он просто боится… Но он прочистил горло и продолжил: – боюсь, это и делает коммунистов неудержимыми.