Дымовое древо
Шрифт:
– Да это скорее похоже на отдых.
– Какие здесь интересы у «Дель-Монте»? Вряд ли на этих равнинах Магинданао хорошо примутся ананасы. Здесь слишком влажно.
– Я в отпуске. Просто путешествую.
– Значит, вы приехали сюда без видимых причин. Просто заблудившийся торговый представитель.
– Пожалуй, да, я бы рассматривал это как что-то вроде представительской должности, если бы такие милые люди как вы и так уже не выполняли здесь работу, представляя нас в лучшем виде.
– Нас – это кого, мистер Сэндс?
– Соединённые Штаты, миссис Джонс.
– Я канадка. Я представляю интересы Святого Евангелия.
– Ровно
– Вы читали книгу «Гадкий американец» [33] ?
Он ответил:
– С чего бы мне пришло в голову читать книгу с таким гадким названием?
Она удивлённо взглянула на него.
– А, ладно, читал я «Гадкого американца», – ответил он. – По-моему, полная чушь. Самобичевание нынче входит в моду. Но я на это не куплюсь.
33
«Гадкий американец» (The Ugly American, 1958) – политический роман Юджина Бердика и Уильяма Ледерера о деятельности дипломатического корпуса США в Юго-Восточной Азии.
– А «Тихого американца» [34] ?
– «Тихого американца» я тоже читал.
Этот роман, как заметила Кэти, он уже не заклеймил «полной чушью». Она сказала:
– Мы, жители Запада, наделены многими благами. У нас большая свобода воли. Мы свободны от некоторых… – её мысли вдруг застопорились.
– У нас есть права. Свобода. Демократия.
– Я не об этом. Не знаю даже, как сказать. Свобода воли вообще под вопросом. – Она с трепетом подумала, не спросить ли у него – не читал ли он случаем Жана Кальвина?.. Ну уж нет. Даже сам вопрос таил в себе бездонную пропасть.
34
«Тихий американец» (The Quiet American, 1955) – роман английского писателя Грэма Грина, критикующий внешнюю политику США во Вьетнаме.
– С вами всё в порядке?
– Мистер Сэндс, – спросила она, – знаете ли вы Христа?
– Я католик.
– Да. Но всё же знаете ли вы Христа?
– Ну, – протянул он, – думаю, не в том смысле, какой предполагаете вы.
– Вот и я не знаю.
На это он не ответил ничего.
– Я думала, будто знаю Христа, – призналась она, – но я полностью ошибалась.
Кэти заметила, что он, когда нечего сказать, сидит абсолютно неподвижно.
– Мы, знаете ли, не все здесь сошли с ума, – сказала она. На это он тоже ничего не ответил. – Простите.
Он осторожно прокашлялся:
– Вы ведь можете вернуться домой, разве нет?
– О нет. Не могу. – Она прямо-таки ощущала, как он боится спросить – почему. – Просто потому, что тогда у меня в жизни ничего уже не исправить.
Американец молчал, и слышать это молчание было почти невыносимо. Пришлось заполнить паузу:
– Знаете, это не так уж необычно, не так уж странно, не такое уж неслыханное дело – находиться в трагической ситуации, но знать, что жизнь-то продолжается. Вы только посмотрите вокруг! Солнце по-прежнему всходит и заходит. Каждый день освобождает в сердце немного места – как же это слово… любовь не ослабевает, она неумолимо шевелится, толкается и пинается внутри, как дитя. Ну
Заходящее солнце снизилось из-под облаков и так ударило им в глаза лучами, что внезапно весь городок залило пульсирующим алым светом. Американец никак не высказался по поводу её слов. Он спросил:
– А что произойдёт, когда всё это, гм… выяснится окончательно?
– Ну вот, поздравляю, вы подобрали нужное слово.
– Простите?
– Вы хотите сказать, если Тимоти умер?
– Если, ну… да. Простите.
– Мы не знаем, что с ним случилось. Он сел в автобус до Малайбалая, и мы всё ещё ждём его домой. У него был болезненный вид, он пообещал, что перед тем, как провести все остальные встречи, сходит к доктору в тамошнем санатории. Насколько мы знаем, в санатории его никто не видел. Мы вообще не уверены, что он доехал до Малайбалая. Уже были в каждом городке по дороге туда – ничего, ничего, никаких вестей.
– И, догадываюсь, времени уже прошло порядочно.
– Семнадцать недель, – сказала она. – Всё уже сделано.
– Всё?
– Мы связались со всеми, с кем можно, – с местными властями, с посольством, конечно же, с нашими семьями. Совершили тысячу звонков, каждый по тысяче раз сошёл с ума. В июле приехал его отец и объявил о вознаграждении для того, кто его обнаружит.
– Вознаграждение? Он состоятельный человек?
– Нет, вовсе нет.
– А-а.
– Впрочем, кое в чём дело продвинулось. Нашлись какие-то останки.
Американец, как верный своим корням уроженец Среднего Запада, отреагировал на это замечание, промычав:
– А-а. Угу.
– Так что прямо сейчас мы ждём вестей о личных вещах мертвеца.
– Мэр Луис мне рассказывал.
– Что, если это Тимоти? Какое-то время я ещё побуду здесь, а потом найду новую должность – в любом случае так ведь и планировалось. Если же Тимоти, к нашему всеобщему удивлению, всё-таки вернётся – а это-то он может, вы просто не знаете Тимоти, – вот если он вернётся, мы, наверно, и дальше будем работать по плану. Он ведь ждал перемены. Хотел перемен, новых задач. В смысле, тех же самых задач, но на совершенно новом месте. Ну а я – медсестра, меня могут отправить куда угодно. Хоть в Таиланд, хоть в Лаос, хоть во Вьетнам.
– Северный Вьетнам или Южный?
– У нас и правда есть люди на Севере.
– У адвентистов седьмого дня?
– У МФПД – Международного фонда помощи детям.
– Точно, МФПД. – И вдруг Шкип разразился страстной тирадой: – Послушайте, эти местные никогда не увидят лучшей жизни, чем есть у них сейчас. Но вот их дети – может быть. Свобода предпринимательства означает обновление, просвещение, процветание и всю прочую банальщину. А ещё свободное предпринимательство просто обязано расширять свои границы, такова уж его природа. Их правнуки будут жить лучше, чем мы сейчас живём в Штатах.
– Хорошо, – опешила она, – это всё прекрасные мысли и многообещающие речи. Но ведь «этих местных» одними речами не накормишь. Им нужен рис, чтоб наполнить желудок, и притом сегодня же.
– При коммунизме их дети сегодня, может, и ели бы лучше. Но их внуки подохнут с голоду в мире, который превратится в одну большую тюрьму.
– Как мы вообще перешли к этой теме?
– А вы знали, что МФПД считается организацией прикрытия для коммунистов?
– Нет. Это правда? – Она на самом деле ничего такого не слышала, да это и не особо её волновало.