Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы
Шрифт:
Т а д з е. Убил? Так ты в нее стрелял? Смешно. Ха-ха... Как на охоте.
Э д г а р. Тадзе, Тадзе, не смейся — это страшно.
Т а д з е (серьезно). Совсем не страшно, если все было так, как ты говоришь. Я тоже стрелял по воронам из «флобера». Ты кажешься мне таким большим, папа. Но, вы все до чего похожи на пожирающих друг друга насекомых. Люди как мошки — а Бесконечность голосом тайны их манит к себе.
Э д г а р. Откуда это? Где ты это вычитал?
Т а д з е. Может быть, мне приснилось? У меня бывают такие странные сны. Рассказывай дальше, папа, я
Э д г а р (садясь на землю). Видишь ли, вот как это вышло: я должен был чем-то стать, но никогда не знал, чем, то есть кем именно. Мне даже в точности не известно, существую ли я, хотя то, что я ужасно страдаю, безусловно реальность. Эта женщина (указывает назад большим пальцем левой руки) хотела мне помочь и сама попросила меня, чтоб я ее убил. В конце концов мы и так все умрем. Так утешают себя люди в несчастье.
Справа входит Ф о н а р щ и к и зажигает фонарь. Яркий зеленый свет восемью концентрическими кругами заливает сцену. Тадзе садится возле Эдгара — они продолжают разговор, не обращая внимания на слушателя.
Почему? Почему? Если не живешь, как все, не работаешь ради какой-нибудь цели, если не ходишь кругами в упряжке, как лошадь с повязкой на глазах, то тогда, уверяю тебя, Тадзе, собственно говоря, ничего не ясно. Цель в себе, как говорит мой друг Эдгар, герцог Невермор. Но я никогда не мог приблизиться к полному пониманию этой глубочайшей истины.
Т а д з е (серьезно кивая). О, это понятно. Мне тоже хочется неизвестно чего и в то же время совершенно ничего не хочется — понимаешь?
Э д г а р (обнимая его). О да — понимаю. Ты рановато начал, малыш. Что с тобой будет в мои годы?
Фонарщик, который слушал их все это время, молча выходит направо.
Т а д з е. Я стану разбойником.
Э д г а р (отстраняется от него с неприязнью). Тихо, не говори так. Мне тоже иногда хочется сотворить что-нибудь ужасное.
Т а д з е. Ха-ха, папа, какой ты смешной. На самом-то деле ничего ужасного нет — просто иногда бояться бывает страшно. А ужасные вещи, по-настоящему ужасные, я рисую только акварельными красками, знаешь? Такие таблетки. А боюсь я очень, но только во сне.
Э д г а р (вскакивает). Ничего не происходит, ничего. Я думал, что-то случится, но нет, все тот же покой, земля тихо вращается вокруг своей оси. Мир — бессмысленная пустыня. (Оглядевшись, замечает казарму). Смотри-ка, Тадзе: похоже, нас посадили в тюрьму. Желтые стены.
Вспыхивает свет в центральных окнах казармы. Тадзе встает и осматривается.
Т а д з е. Я знаю этот дом. Тут стояли военные. А там выход к морю. (Показывает на ворота казармы.)
Э д г а р (разочарованно). Ах вот как! А я думал, это тюрьма. Я словно пес, которого спустили с цепи, когда он уже разучился бегать. Теперь всю жизнь буду ходить вокруг будки,
Т а д з е (немного подумав). Не знаю и даже вспоминать не хочу. Я сильно болел, в каком-то доме для мальчиков. Мамы у меня не было. Потом проснулся здесь, когда ты стрелял. А этот дом я знаю, может, во сне видел...
Э д г а р (брезгливо машет рукой). Это не важно. Завтра я займусь твоим воспитанием.
Справа, никем не замеченный, входит О т е ц в костюме моряка, останавливается и слушает.
Т а д з е. Меня ты никогда не сумеешь воспитать, папа. Это невозможно.
Э д г а р. Почему же?
Т а д з е. Потому что ты сам невоспитан. Я в этом разбираюсь.
О т е ц (подходит к ним). Отлично сказано, мой мальчик. (Эдгару.) Где ты откопал этого преждевременно созревшего оболтуса?
Э д г а р (вставая). Я его не откапывал. Он сам вылез из-за холма.
Отец оглядывается и замечает тело Водяной Курочки.
О т е ц. А это что? (Машет рукой.) Впрочем, все равно. Я в твои личные дела не вмешиваюсь. Водяная Курочка умерла. По такому случаю, если позволишь, ужинать дома мы не будем, перекусим тут на месте. А тело я прикажу убрать. Не выношу, когда трупы валяются где попало.
Свистит в свисток, висящий на желтом шнурке. Эдгар и Тадзе молча стоят.
Т а д з е. Забавно, мне кажется, будто я когда-то рисовал это акварелью и даже...
Слева вбегают четверо Л а к е е в и выстраиваются в шеренгу.
О т е ц (кивая на тело Курочки). Вынести эту даму. В казарме должен быть ледник. (Указывает пальцем на одного из Лакеев.) Скажешь дежурному, что за трупом я пришлю завтра. Ничего не спрашивать и ни о чем не болтать. Потом принесете сюда стол и подадите ужин.
Л а к е и. Да, понятно. Слушаюсь.
Бросаются к трупу Курочки и выносят его налево.
О т е ц (Тадзе). Ну, что ты на это скажешь, малыш? Нравится тебе? А?
Т а д з е. Это в самом деле занятно. Но чего-то все-таки не хватает. Сам не знаю, чего.
Э д г а р. Отец, оставьте его в покое. Я его усыновил. Завтра улажу формальности. Я начинаю другую жизнь. Не новую, а другую — вы понимаете, отец?
О т е ц. Начинай хоть с конца. Не отвертишься. Гоген начал рисовать, когда ему было двадцать семь, Бернард Шоу взялся за перо после тридцати. Да что там примеры. Говорю тебе: ты станешь художником, не будь я Войцех Валпор, бывший шкипер «Оронтеса» водоизмещением десять тысяч тонн. Сегодняшняя история — только начало, зато хорошее начало. Сознайся, Эдгарчик, ты сам убил эту свою Водяную Курочку.