Дзен-буддизм и психоанализ
Шрифт:
1) Шо чу хен («хен в шо») означает, что единое пребывает во многом, Бог в мире, бесконечное в конечном и т. д. Когда мы мыслим, шо и хен находятся в непримиримой оппозиции. Но шо не может быть шо, и хен не будет хен, если каждое из них само по себе. Многое [хен) существует, поскольку в нем есть единое, и если нет единого, то мы не можем даже говорить о множественности.
2) Хен чу шо — («шо в хен») дополняет шо чухен. Если одно во многом, то и многое должно быть в едином. Многое делает возможным единое. Бог есть мир, и мир есть Бог. Бог и мир обособлены и не тождественны в том смысле, что Бог не может существовать вне мира, что первый неотличим от второго. Они едины и все же сохраняют свою индивидуальность: Бог до бесконечности делим на части, а мир частей гнездится в
3) Теперь мы подходим к третьему шагу в жизни последователя дзен. Это решающий момент, здесь поэтические качества первых двух шагов преображаются в волевые, а сам он становится поистине живой, чувствующей и желающей личностью. До сих пор он был одной головой, интеллектом, какие бы уточнения ни вносились в такое понимание. Теперь происходит дополнение — стволом, со всем его внутренним содержанием, и членами, прежде всего руками. Их число может доходить до тысячи (символизирующей бесконечность), как у Бодхисаттвы. В своей внутренней жизни он чувствует себя ребенком-Буддой, который произнес, выходя из материнского лона: «Небо вверху, земля внизу, я один самый почитаемый».
Услышав эти приведенные мною слова Будды, люди научного склада ума могут усмехнуться и сказать: «Что за чушь, как может новорожденный сделать такое философское утверждение? Совершенно невероятно!» И они правы. Но следует помнить, что мы не только рациональные, но и самые иррациональные существа, нам нравятся абсурдные штуки, называемые чудесами. Разве Христос не воскрес из мертвых и не поднялся в небо, хотя нам неведомо, что это за небеса? Разве его мать, Дева Мария, не совершила того же чуда? Разум говорит нам об одном, но есть и кое-что помимо разума, и мы охотно принимаем чудеса. Да и мы сами, зауряднейшие представители человечества, тоже творим чудеса в каждый миг нашей жизни, независимо от наших религиозных расхождений. Лютер сказал: «На том стою и не могу иначе».
Хиакуйо однажды спросили, что является самым чудесным, и он ответил: «Я, сидящий в одиночестве на вершине горы Дайу».
На горе Дайу находился монастырь. В китайском оригинале вообще нет упоминания о ком-либо сидящем, там сказано просто: «Один сидит Дайу гора». Сидящий тут неотличим от горы. Замечательно одиночество адепта дзен, несмотря на свое бытие в мире множеств.
«Истинный человек без звания» Отндзая — это тот, кто в данный момент находится перед каждым из нас, вслушиваясь в мой голос, пока я говорю, читая, когда я пишу. Разве это не самое удивительное в нашем опыте? Отсюда чувство «тайны бытия» у философа, если он это чувство действительно испытывал.
Обычно мы говорим Я, но «я» — это лишь местоимение, а не сама реальность. Нередко мне хочется спросить: «Что заменяет Я?» Пока «я» есть местоимение, подобное «ты», «он», «она», «оно», то что стоит за ним? Можете ли вы схватить его и сказать мне: «Вот оно»? Психолог нам сообщает, что Я не существует, что это просто понятие, обозначающее некую структуру или интегрированное взаимоотношение. Странно, однако, что стоит этому Я разгневаться, и оно желает сокрушить весь мир — вместе с той структурой, символом которой оно является. Как из простого понятия следует такая динамика? Что заставляет Я объявлять себя единственно существующей реальностью? Я не может быть просто намеком или обманом, оно должно быть чем-то более реальным или субстанциальным. И это верно, оно реально и субстанциально, поскольку оно «здесь», где то и хен соединяются в живое тождество противоположностей. Для Мейстера Экхарта блоха в Боге более реальна, чем ангел сам по себе и по собственному праву. Обманчивое Я никогда не станет «самым почитаемым».
Шо в шо чу рай используется в ином смысле, нежели в шо чу хен или в хен чу шо. Шо в шо чу рай должно читаться вместе со следующим за ним чу как шо чу, означающее: «прямо из сердцевины шо как хен и хен как шо». «Рай» — значит «прийти» или «выйти». Поэтому вся комбинация шо чу рай означает: «Тот, кто выходит прямо из сердцевины шо и хен в их противоречивом тождестве».
Если мы установим следующие формулы, где шо есть А и хен есть Б, то первый шаг таков:
Второй
Третьим будет:
Но так как третий шаг означает поворотный пункт, где ноэтическое переходит в волевое, а логическое в личностное, то его можно обозначить так:
Иначе говоря, каждая прямая линия должна быть заменена кривой, означающей движение; так как это движение является не просто механическим, но жизненным, творческим, неисчерпаемым, то кривой недостаточно. Вероятно, тут подойдет целостный символ каруна, представляющий охармачокру, космическое колесо в его неостановимом вращении:
Либо в качестве символа шо чу рай мы можем приспособить инь и ян китайской философии:
В шо чу рай особое значение имеет рай. Им выражается совместное с ши движение из четвертого шага хен чу ши. «Рай» означает «выходить», а «ши» — «в процессе достижения предназначения» или «движения по направлению к цели». Логическая абстракция, Логос, выходит теперь из своей клетки, делается воплощенным, персонифицированным, прямо вступает в мир таких сложных феноменов, как, например, «златовласый лев».
Этот «златовласый лев» и есть Я — одновременно конечное и бесконечное, преходящее и сохраняющееся, ограниченное и свободное, абсолютное и относительное. Эта живая фигура напоминает мне знаменитую картину Микеланджело «Христос в день Страшного Суда», фреску в Сикстинской капелле. Но в дзен Я, пока речь идет о его внешних проявлениях, совсем не похоже на полного энергии, власти и требовательности Христа. Оно предстает кротким, скромным и смиренным.
Некоторые философы и теологи говорят о восточном «молчании», противоположном западному «слову», сделавшемуся «плотью». Они не понимают того, что в действительности имеет в виду Восток под «молчанием». Оно не противостоит «слову», ибо само оно есть слово — это «громоподобное молчание», а не погружение в глубины небытия, не поглощение вечным безразличием смерти. Восточное молчание напоминает неподвижное око урагана, без которого невозможно никакое движение. Изъять этот центр неподвижности из его окружения означало бы концептуализировать и разрушить его смысл. Этот центр, око урагана, и делает ураган возможным; они вместе составляют единое целое. Тихо скользящая по поверхности озера утка неотделима от ее невидимых под водой и напряженно гребущих лап. Дуалисты обычно упускают из виду целостную связность конкретного.
Для дуалистического мышления характерно одностороннее подчеркивание двигательного или телесно-видимого аспекта реальности, которому при игнорировании всего остального приписывается величайшая значимость. Типичным продуктом Запада является балет. Со всею живостью и гармоничной слаженностью протекают ритмические движения тел, всех членов. Сравним балет с японским танцем но — каков контраст! Балет — это чуть ли не само движение, ноги буквально летают над сценой. Движение происходит в воздухе, бросается в глаза отсутствие стабильности. В яо представление совсем иное. Медленно, торжественно, словно при исполнении религиозного ритуала, твердо ступая по сцене, переместив центр тяжести на низ тела, артист выходит из ханамичи к публике. Он движется так, будто и не движется, демонстрируя учение Лаоцзы, согласно которому деяние есть не-деяние.