Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь
Шрифт:
С головой погруженный в поэзию, Рэймонд и не помышляет о браке, но Корин твердо вознамеривается выйти за него, и после положенного периода ухаживаний (заключавшихся главным образом в совместных походах в китайский ресторан) играется свадьба.
Некоторое время спустя Корин невольно подталкивает Форда к творческому и духовному краху. К ним домой является молодая особа, выдающая себя за студентку и начинающую поэтессу, и просит Корин показать ее стихи Форду, перед чьим талантом она, по ее словам, давно преклоняется. Прочитав поэтические опыты гостьи, Форд объясняет, что они «придуманные» и никуда не годятся.
Он произносит при этом слова, очень важные для понимания повести и отсылающие читателя к стихотворению Кольриджа «Кубла-Хан»: «Поэту не
Девушке — мы теперь знаем, что ее зовут Бани, — удается проникнуть в жизнь Форда и подчинить его себе. Какое-то время их свидания проходят втайне, а потом Форд звонит жене и сообщает, что они с Банни уезжают. Корин в конце концов разыскивает любовников в их запущенной квартире. Тут Банни предстает воплощением матери Форда и одновременно — бездушного общества, задавшегося целью заглушить в нем творческий дар и изгнать его из опрокинутого леса. Сам Форд, каким его застает Корин, совсем опустился — он привычно пьян и уже не способен писать настоящие стихи.
Сэлинджер проводит своего героя Рэймонда Форда через три этапа творческого и духовного бытия. Сначала он предстает перед нами ребенком, находящимся под удушающей властью матери. Но творческое начало в нем оказывается сильнее внешних обстоятельств и развивается вглубь, подобно тому как кронами вниз прорастает опрокинутый лес. Так Форд вступает во второй этап, достигает подлинного художественного мастерства. На этом этапе он обретает способность посредничества между «подземной» сферой искусства и миром прозаической повседневности. На третьем этапе он выходит в «надземный» мир, где творческое начало в нем сдается перед теми разрушительными силами, которым когда-то сумело противостоять. В конце концов опрокинутый лес Форда оказывается вытянутым за корни на поверхность.
В повести «Опрокинутый лес» Сэлинджер ополчается на современное общество за то, что оно препятствует раскрытию духовной и художественной истины. Ради постижения этой истины и служения ей, утверждает он, настоящий художник должен отгородиться от повседневности, подобно ему как монахи затворяются в монастыре для служения Богу. Любопытно, что обо всем этом Сэлинджер пишет Именно в тот период, когда ему сильнее чем когда-либо хочется влиться в жизнь общества, якобы столь враждебного художнику.
Глава 7. Признание
Известие о капитуляции Германии 8 мая 1945 года мгновенно облетело весь мир, вызвав повсеместно волну радости и ликования. Сэлинджер всеобщей эйфории не разделял. На следующий день, вместо того чтобы праздновать со всеми, он сидел на кровати с пистолетом в правой руке и, уставившись на него, размышлял, что будет, если взять и прострелить себе левую ладонь.
Эта мрачноватая сцена хорошо иллюстрирует душевное состояние Сэлинджера в первые послевоенные дни, тогдашнюю его отчужденность и внутренний разлад. Он пребывал в нем и в конце 1946 года, исподволь подходя к тому, чтобы «срывающимся голосом» спеть песню о тех, кто среди всеобщего ликования продолжает сводить счеты с пережитым. Первые такты этой песни в прозе будут готовы у Сэлинджера через год.
Тем временем в ноябре 1946-го он получил известие, что рассказ «Небольшой бунт на Мэдисон-авеню» наконец увидит свет в декабрьском номере «Нью-Иоркера». Ему об этом сообщила его литературный агент Дороти Олдинг, а ее о публикацмм уведомил тот самый Уильям Максуэлл, который в январе 1944-го заявлял, что зазнайка Сэлинджер «Нью-Йоркеру» «совсем не подходит».
Известие Сэлинджера чрезвычайно обрадовало. После затянувшегося периода молчания, за которым последовали несколько месяцев напряженного труда, ему не терпелось Напомнить о себе читающей публике. Рукопись «Небольшого Пунш» целых пять лет пролежала в «Нью-Йоркере», и он уже отчаялся когда-либо
Девятнадцатого ноября он написал Уильяму Максуэллу письмо, в котором благодарил редактора за обещание опубликовать «Небольшой бунт на Мэдисон-авеню». Если в 1944 году Сэлинджер пытался диктовать условия публикации рассказа «Элейн», то на сей раз предлагал внести в текст любые изменения, какие редакция сочтет необходимыми. Он сообщал редактору, что в данный момент заканчивает отделку семидесятипятистраничной повести под названием «Опрокинутый лес», над которой начал работать в августе и которую планирует закончить через два дня. Сэлинджер обещал, закончив с повестью, сразу же взяться за подготовку «Небольшого бунта» для опубликования в «Нью-Йоркере». Окрыленный открывшимися перед ним перспективами, он также уведомил Максуэлла, что Дороти Олдинг на днях вышлет ему новый рассказ, озаглавленный «Девчонка без попки в проклятом сорок первом».
«Небольшой бунт на Мэдисон-авеню» был напечатан и номере «Нью-Йоркера», вышедшем 21 декабря 1946 года.
Сэлинджера не смутило, что рассказ был помещен на последних страницах среди рекламных объявлений. Главное, исполнилась мечта, которую он лелеял с тех самых пор, как всерьез занялся литературным творчеством. Интуиция подсказывали Сэлинджеру, что запоздалый дебют в «Нью-Йоркере» чреват переменами в его писательской судьбе.
В январе 1947 года, отметив свой двадцать восьмой день рождения, он наконец съехал с родительской квартиры на Парк-авеню и поселился в городке Тарритаун, расположен ном в двадцати километрах севернее Манхэттена. Свое новое обиталище он описывал Элизабет Мюррей, как «маленький обустроенный гараж, который квартирная хозяйка не вполне уверенно называет словом «студия». Спартанское, но зато недорогое жилье идеально подходило для художника. Расположенное не слишком далеко от оживленных городских кварталов, оно тем не менее позволяло избежать лишних соблазнов. В тарритаунской квартире Сэлинджер получил возможность сосредоточиться на творчестве, укрывшись и от родительского любопытства, и от праздной суеты Гринич-Виллидж. Тарритаун стал, так сказать, его собственным опрокинутым лесом.
Практически одновременно с водворением на новой квартире Сэлинджер узнал, что «Нью-Йоркер» не принял рукопись «Девчонки без попки». Но отказ его отнюдь не обескуражил — он уже твердо вознамерился примкнуть к «прикормленной шайке мелких Хемингуэев», каковой прежде в шутку попрекал редакцию «Нью-Йоркера». Поэтому в том же январе 1927 года Сэлинджер предложил вниманию редакции еще одну вещь — но не «Опрокинутый лес», как того можно было бы ожидать, а небольшой рассказ под названием «Рыбка-бананка».
Рассказ вызвал некоторый интерес у редакторов, отметивших в нем, однако, серьезные недостатки. Двадцать второго января Максуэлл писал литературному агенту Сэлинджера:
«Отдельные места в рассказе Дж. Д. Сэлинджера «Рыбка-бананка» нам очень понравились, однако мы не обнаружили в нем ни вразумительной истории, ни сколько-нибудь уловимого смысла. Если мистер Сэлинджер сейчас в городе, ни мог бы зайти ко мне поговорить о его публикациях в Нью-Йоркере».
Похожие ответы, в которых похвалы сопровождались критическими замечаниями, Сэлинджер уже получал из «Нью-Йоркера», но раньше они выводили его из себя. Он считал, что Пишет рассказы, каких до него никто не писал, и каждый раз надеялся, что редакторы отдадут должное его новаторству. Если они этого не делали, он пропускал их соображения мимо ушей и предлагал рассказ другому изданию. На сей раз Сэлинджер не стал зацикливаться на неспособности редакторов в полной мере оценить его шедевр, а вместо этого, оставив самолюбие, пошел на сотрудничество с ними — уже через несколько дней им сидел в кабинете у Уильяма Максуэлла.