Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь
Шрифт:
Самый емкий символический образ рассказа помещен в его композиционном центре и знаменует смещение перспективы повествования. Этот эпизод, построенный на сочетании выразительных деталей, описаний и жестов, пожалуй, более всего напоминает позднейшую повесть «Зуи».
Лейн начинает хвалиться своей курсовой работой о Флобере. Его разглагольствования о литературе и ее изучении звучат по-менторски напыщенно. Фрэнни прерывает его замечанием, что он «разговаривает совсем как ассистент профессора», «портящий все, за что берется». Лейн неприятно поражен, а Фрэнни чувствует, что больше не может его слушать. Она удаляется в дамскую комнату, где забегает в самую дальнюю кабинку и, застыв в напряженной утробной позе, разражается рыданиями.
Фрэнни кажется, что она сходит с ума. Но она не теряет разума. Просто несколько сдвигается ее ощущение реальности. Она отбрасывает условности, многое заслонявшие от нее прежде, материальный мир меркнет в ее глазах, и она переходит в другое измерение. Условности и внешние очертания вещей теряют свою реальность. Встряска происходит не только эмоциональная и духовная, но и физическая. Фрэнни бледнеет, лоб ее покрывается испариной, ей становится плохо.
Потерявшую сознание от полного физического изнеможения Фрэнни переносят в кабинет директора ресторана. Возвращение Фрэнни к жизни перетекает в финальную сцену рассказа, поданную как постепенно меркнущее изображение и без всякого авторского комментария: «Оставшись в одиночестве, Фрэнни лежала не двигаясь, все еще глядя в потолок. Губы у нее беззвучно зашевелились, безостановочно складывая слова».
По мере того как Фрэнни все более подпадает под власть Иисусовой молитвы, в ней появляется все больше одухотворенности. И все же она не предстает ни героиней, ни святой. Обретенное ею мировоззрение лишено любви. Оно заключает в себе своеобразный снобизм. В нем не меньше пренебрежения к другим, чем в насмешках Лейна над теми, кого он считает интеллектуально ниже себя. Фрэнни права в своем осуждении Лейна, однако в ее собственной духовности содержится элемент презрения, способный перевесить то благое, что эта духовность в себе несет.
Пытаясь непрестанно повторять слова Иисусовой молитвы в такт сердцебиению, Фрэнни подпадает под чары этой мантры и теряет свое место в окружающем мире, том единственном мире, который ей известен. Кризис, переживаемый Фрэнни, заключается в том, что она не может существовать в обоих мирах одновременно. И эта дилемма весьма напоминает противоречие, преследовавшее самого Сэлинджера, разрывавшегося между окружающей его социальной средой и духовным отшельничеством, которого требует чистое искусство.
Когда рассказ «Фрэнни» появился в «Нью-Йоркере» от 29 января 1955 года, он вызвал сенсацию, немедленно став фаворитом критиков и модным предметом обсуждения в широких читательских кругах. Ни одна предыдущая новелла Сэлинджера не вызывала такого потока писем писателю, более того, никогда еще «Нью-Йоркер» не получал такого количества писем, какое пришло в связи с «Фрэнни». Но, хотя Сэлинджер всячески старался избежать ошибок, допущенных им в «Тедди», и сделал образ Фрэнни столь убедительным и естественным, что в нем не просматривается даже намека на морализирование, рассказ оказался совершенно непонятым.
В литературоведении 1950-х годов наблюдался такой откат от духовности, что читатели и исследователи были готовы принять любую интерпретацию рассказа, кроме той, на которую рассчитывал Сэлинджер. Одни увидели в нем инвективу против современного академизма. Другие прочли его как описание перехода Фрэнни от отрочества к взрослой жизни. Некоторым даже показалось, что главным героем рассказа является Лейн Кутель. И почти
В беременность Фрэнни поверила даже редакция «Нью-Йоркера». Узнав об этом, Сэлинджер огорчился. Двадцатого декабря 1954 года он написал Гасу Лобрано, что, по его мнению, Фрэнни не должна быть беременна, но что читатель имеет право приходить к собственным выводам. Внеся несколько серьезных изменений в текст рассказа, Сэлинджер передумал и в конце концов решил вставить всего две строчки: «Слишком большой перерыв от рюмки до рюмки, грубо говоря», — в надежде, что читатели поймут эти слова как намек на долгое воздержание, а не на задержку месячных. В данном случае Сэлинджер проиграл и потом сожалел об этом.
Увлечение Фрэнни Иисусовой молитвой было отражением собственного интереса Сэлинджера к философии Востока и его разочарованности в том, что американская культура обесценивает духовность. Сэлинджер видит Фрэнни как странника в джунглях американского рационализма. К сожалению, свою мысль автор провел слишком ненавязчиво. И хотя совершенно ясно, что он осуждает западное общество за его бесчувственность к жизни духа, отсутствие прямых выводов позволило критикам усмотреть в рассказе осуждение тех приемов, к которым прибегает Фрэнни в процессе своих духовных поисков. И хотя на самом деле Сэлинджер полон глубочайшего уважения к Иисусовой молитве и мистической силе, в ней заложенной, многие читатели увидели в ее воздействии на Фрэнни нечто такое, от чего девушке следовало бы излечиться.
Глава 13. Две семьи
Семнадцатого февраля 1955 года мировой судья сочетал браком Джерома Дэвида Сэлинджера и Клэр Элисон Дуглас. На скромной церемонии, прошедшей в двадцати милях от Корниша, в городке Барнард, штат Вермонт, присутствовали только ближайшие родственники и друзья. Одиннадцатого февраля жених и невеста сдали специальный анализ крови и на следующий день приобрели лицензию на брак. Символичным для начала их совместной жизни было то, что в вышеупомянутом документе и Клэр и Сэлинджер обозначили свой предстоящий брак как первый.
Вернувшись в Корниш после церемонии, новобрачные устроили небольшой свадебный прием. Среди присутствовавших были Мириам Сэлинджер, сестра Джерома Дорис и, как ни странно, первый муж Клэр Колман. Каждому из гостей Сэлинджер преподнес в качестве подарка надписанный автором экземпляр романа «Над пропастью во ржи». Клэр он подарил свой последний рассказ, посвященный ей, — «Фрэнни».
Жители Корниша решили отметить это событие в духе местных традиций и избрали новобрачного на пост почетного Городского Свинопаса. Сэлинджеру вряд ли могло понравиться такое назначение, поскольку оно шутливо обязывало его разыскивать и загонять отбившихся от стада свиней, с каковой обязанностью он давно распрощался за много лет до того, когда перестал таскать свиней за задние ноги в Польше.
Поженившись, Сэлинджер и Клэр стали строить новую жизнь в согласии со своими религиозными идеалами и с полным равнодушием к господствовавшей в 1950-е годы одержимости социальным статусом и показным благополучием. Эта была жизнь, лишенная фальши и стяжательства, которые Сэлинджер клеймил в своих произведениях и от которых оба они отказались в силу своих убеждений, жизнь простая, ориентированная на духовные интересы и естественность. Это было весьма аскетическое существование, дзен-буддистский вариант жизни Сэлинджера в квартире на 57-й Восточной улице. Воду молодожены таскали из старого колодца. Они выращивали собственные овощи, чем особенно увлекся Сэлинджер, на всю жизнь сохранивший страсть к огородничеству без минеральных удобрений. Оба поклялись уважать все живущее и, если верить Гэвину Дугласу, не убивали даже насекомых. Утро у них начиналось с медитации и йоги. По вечерам они, уютно устроившись, читали вместе, чаще всего «Провозвестие Рамакришны» и «Автобиографию йога» Парамахансы Йогананды.