Джангар

эпос Калмыцкий народный

И в русском и в калмыцком эпосе герои характеризуются яркими устойчивыми чертами. Как в русских былинах Илья Муромец определяется непоколебимой честностью и бесстрашием, Добрыня Никитич — образованностью, «вежливостью», Алеша Попович — смелостью, Чурило Пленкович — красотой и щеголеватостью, так в калмыцком эпосе Хонгр наделен несравнимой ни с кем храбростью, Алтан Цеджи — мудростью и прозорливостью, Савар Тяжелорукий — силою, Санал — выносливостью, «златоуст» Ке Джилган — красноречием и т. д.

Широкая устойчивая типизация является характерной чертой обоих эпосов.

И в

русских былинах и в калмыцком «Джангаре», можно сказать, все типизировано: описание пира богатырей, их состязаний и поединков, описание их жилищ, одежды, вооружения, коня, богатырской поездки, богатырского сна, мужской и женской красоты, детства и старости, мужества и трусости, гнева и сострадания, вражды и дружбы.

Принципы контраста и гиперболизма, присущие эпическому стилю всех народов, в «Джангариаде» поражают своими грандиозными масштабами.

Особенностью калмыцкого эпоса является любовное отношение героев эпоса к коню. Едва ли найдется еще другой какой-либо эпос, где бы столько внимания было уделено коню, уходу за ним, его повадкам, его красоте, его боевым качествам.

Как картинно, например, описывается боевой конь Хонгра Лыско:

С гладкими ребрами бегунец боевой, С гордо посаженной маленькой головой, С парой прекрасных, подобных сверлам, очей, С парой ножницевидных высоких ушей, С мягкой, изнеженной, как у зайца, спиной, С грудью широкой такой, как простор степной, С парой, как у тушкана, передних ног, Напоминающих на скаку два крыла, С парой чудесных, стремительных задних ног, Вытянутых, как ученые сокола Вытянутся, лишь наступит охоты час,— Лыско подумал, до башни дойдя: «Вот и час Пробил, когда седлать настала пора!»

Если много общих черт у калмыцкого эпоса с русскими былинами, то еще больше имеется различий. Наблюдаемые сходства в различных эпосах относятся больше всего к чертам внешнего формального порядка и объясняются не только заимствованиями в силу существовавших в прошлом культурно-исторических связей, но и общими историческими судьбами создателей этих эпосов.

В отношении отмеченного сходства в циклизации русского и калмыцкого эпосов академик Б. Я. Владимирцов считает, «что калмыцкий эпос в своем развитии перешел те формы, в которых судьба оставила русские былины. Дело в том, что в „Джангаре“ гораздо больше внутреннего сходства действия отдельных поэм-песен, они связаны не только внешней связью — одним и тем же ханом, каждая из них является естественным продолжением, развитием предыдущей, почти не встречается противоречий».

Творческая самобытность калмыцкого эпоса подтверждается и подробным и любовным описанием предметов культуры и быта, предметов, созданных руками человека, — зданий, оружия, одежды, украшений и т. п. Детальное описание таких предметов дает возможность

выяснить характер калмыцкой народной эстетики.

Вторая важная проблема «Джангариады» — ее историчность, как и первая проблема — самобытности и народности, также была в центре внимания всех наших монголистов, которые занимались изучением ойратско-калмыцкого героического эпоса.

Больше всех внимания этому вопросу уделяли А. М. Позднеев и С. А. Козин, и оба они в конце концов пришли к тому выводу, что ни к какому конкретному историческому событию или историческому лицу нельзя приурочить события или имена героев, о которых повествуется в «Джангаре».

А. М. Позднеев, отдавая дань так называемой исторической школе в фольклористике, пытался особенно тщательно проследить историю ойратского народа и найти в ней близкие события и деятелей, с которыми можно было бы отождествить повествование «Джангариады».

В результате своих исторических розысков он вынужден был заявить, что ойратский героический эпос не обладает конкретным историзмом в силу присущей такой особенности героическому эпосу вообще и благодаря еще тому, что мы мало знаем историю, быт и культуру ойратского народа.

Академик С. А. Козин проблему историзма калмыцкого эпоса разрешал в том смысле, что эпосу не присущ конкретный историзм, так как эпос в процессе своего развития воспринимает новые элементы под воздействием изменяющихся исторических условий.

Несмотря на это, в калмыцком эпосе все же отразились крупнейшие события в жизни их создателей.

Таким наиболее крупным событием явилось образование в XV веке мощного ойратского государства. Это была блестящая страница в истории ойратско-калмыцкого народа, и она ярко запечатлелась в повествованиях «Джангариады». Она же и обусловила происхождение, вернее сформирование, циклизацию «Джангариады».

Это положение считается наиболее правильным или, во всяком случае, наиболее близким к действительному разрешению проблемы историзма ойратско-калмыцкого эпоса.

Следует еще сказать, что «Джангариада» как произведение искусства до сих пор мало еще изучалась. Первые попытки в этом отношении были сделаны А. М. Позднеевым, отчасти Б. Я. Владимировым и С. А. Козиным.

Этому вопросу также уделил внимание калмыцкий поэт Аксен Сусеев в специальном исследовании — «Поэтика „Джангариады“».

Настоящее издание, как и первое юбилейное 1940 года, дает двенадцать песен из цикла «Джангариады». Русский перевод выполнен поэтом Семеном Липкиным.

Несколько слов о превосходном переводе С. Липкина.

Перед переводчиком стояла труднейшая задача: не только передать близко или точно содержание и изобразительные средства ойратско-калмыцкой эпопеи, но и создать для читателей своим переводом то впечатление, которое получали и получают слушатели в национальной обстановке от исполнения своего джангарчи. Иначе сказать, переводчик должен был как бы воплотиться в джангарчи и словесными средствами, единственными в его распоряжении, создать необходимое впечатление, то есть передать и идейнопоэтические образы, и напев вместе с речитативом джангарчи, и своеобразное музыкальное оформление песен — звукопись.