Джек на Луне

Русуберг Татьяна

– Мальчик, что ты тут делаешь?!

– Кота ищу, - я наклонился и заглянул под столик. – Финдус, кис-кис-кис!

– Так это твое животное? – тетка распахнула дверь. – Оно забилось на шкаф в приемной! За стойкой регистрации. Сними его оттуда НЕМЕДЛЕННО!

Я и рад. Дунул из операционной. Смотрю – путь на свободу открыт. На миг мелькнула малодушная мысль – бросить Финдуса нафиг, пусть сам выпутывается. Но, во-первых, котэ теперь вроде как мой сообщник. А во-вторых, знаю я этих даков – они пока зверя хозяину не вернут, не успокоятся. Еще на меня через соседей выйдут.

Короче,

свернул я в приемную. Там – жесть что такое. Часть клиентов с собаками уже на улицу вымелась, часть с живностью помельче по стенкам жмется. На полу лужа – обоссался кто-то с перепугу? Секретарша в кресле умирает, зажимает боевые раны. Со шкафа орет Финдус, топорща окровавленные когти. Мдя, навел ты тут шороху, бро!

– Кис, кис, кис, - приближаюсь к котяре с открытой сумкой в одной руке и колбасиной в другой.

Жирдяй на колбасу ноль внимания. Уши прижал, глазищи зеленые прищурил на меня, а в них – убийство. Ладно, приятель. В общем-то, ты в праве мне отомстить. Вот только время совсем неподходящее! Вдруг та медсестра обнаружит, что пузырек со столика пропал?

– Кис-кис-кис, - я помахал сумкой перед Финдусом на манер тореодора.

Сработало! Кот кинулся на меня, целя когтищами в лицо. Я едва успел заслониться кошелкой. Зверюга ударилась в нее и принялась с воплями драть плотную ткань когтями, так что треск пошел. Я это все как-то в охапку, чувствую – шкуру где-то захватил, значит, не сбежит.

– Всем, - говорю, - хорошего дня, - и к выходу.

– А как же глисты? – очнулась секретарша в кресле.

– В другой раз, - бормочу сквозь стиснутые зубы. Финдус всадил-таки мне в руку клыки. – У киски стресс.

Пережившие апокалипсис посетители издали коллективный вздох облегчения.

Я шпарил по лесу на велике. Финдус на багажнике додирал мою сумку. Ткань пока еще стойко держалась, но если уж котяра все-таки прорвется, пусть это будет как можно дальше от клиники. Мое правое предплечье напоминало английский флаг. Когти достали до кожи даже через куртку. С кисти стекала на руль кровь. Плевать! Зато теперь у меня был факинг наркоз.

Идея пришла мне в голову тем вечером, когда Себастиан насиловал меня в джакузи. Я смотрел в дергающееся пламя толстой свечи на краю ванны и представлял себе, как набираю бесцветную жидкость в шприц, как проношу его на башню под одеждой, как прячу между подушек дивана. Как всаживаю в наваливающуюся на меня тушу иглу и наслаждаюсь недоумением в туманящихся глазах. И как потом кромсаю плоть отчима на куски. Кромсаю с той же темной радостью, с какой он рвал мои тело и душу.

Понимаете, во мне после того разговора за столом с ростбифом будто умерло что-то. Быть может, надежда? Сломался какой-то последний рубеж. Раньше мне казалось, что смогу убежать. В музыку, в мечты о Лэрке, в далекие счастливые воспоминания, в мысли о будущем – будущем без Себастиана, потому что все это обязательно кончится. Ведь все когда-нибудь кончается. Но той ночью, когда я плавал в горячей мыльной воде, сплетенный с чужим ненавистным телом, я понял: этому никогда не будет конца. Как бы далеко я не сбежал – на тысячу километров или тысячу лет. Какая-то часть меня навсегда останется

здесь – в этой пахнущей болью, страхом и похотью ванне. Как Якоб, которого не было.

Я понял наконец смысл одной песни, которая мне всегда нравилась:

Гораздо проще бежать,

Когда боль сменяется онемением,

Проще напиться и спать,

Чем остаться с болью наедине.

У меня отобрали что-то,

Взломали глубину души.

Это секрет, который я храню,

Запертым внути.

Эти раны так глубоки,

Их не видно, но они не пройдут.

Эти картинки в моей голове,

Не выцветая, годами живут.

Всегда проще бежать...

Проще, чем попытаться все изменить.

И тогда мне захотелось, чтобы Себастиан испытал то же, что я. Беспомощность, унижение, стыд, ужас, ненависть к себе, отчаяние, желание умереть. Боль. Боль, которая длится долго. Целую вечность.

Может, я все равно ни на что бы не решился. Я был тогда, как каменная глыба на самом краю обрыва. Один маленький толчок – и она покатится вниз, вызвав обвал. Но без этого толчка будет лежать годами. Пока на нее, скажем, не сядет птица. Может быть, жаворонок.

Разговор с Лэрке и стал тем толчком. Я понял, что должен сделать. Смешно. Я знал этого с самого начала. Джейкоб показал мне все во снах. Или почти все. Он всегда хотел этого. Только сам был на это не способен. Ну а я не ангел. Я смогу. И тогда, может, призраки прошлого оставят Лэрке в покое. И она поймет, что жить все-таки стоит. Она поверит, если он сам скажет это ей. Скажет из глубины зеркала, за которое загнал его монстр.

Я выпустил Финдуса у озера. Оттуда он точно найдет дорогу домой. Сумку выбросил в кусты – она воняла кошачьей мочой и с одной стороны почти превратилась в бахрому.

Мать на мою руку внимания не обратила – валялась в полудреме на диване под какое-то музыкальное шоу. Зато Сева невовремя выполз из кабинета:

– Джек, что с тобой?!

– Э-э, - я ворочал мозгами в поисках правдоподобного вранья. – Соседского кота собака загнала на дерево, он спуститься не смог. Разжирел слишком. Вот и пришлось за ним слазить. А он меня «отблагодарил», - я сунул исполосованную кисть отчиму под нос. – Ты бы видел, во что моя куртка превратилась.

– Ничего, - Сева улыбнулся и потрепал меня по голове. – Купим тебе новую. До завтра это подождет? Давай я тебе продизенфицирую...

– Не надо! – заторопился я. – Я сам.

И сбежал от него в ванную. Там сунул руку под кран и думаю – куда бы пузырек спрятать. Он маленький, конечно, но ведь косяк, что мне от Мемета достался, тоже маленький был. И вообще, может это паранойя, но мне чем дальше, тем больше кажется, что Сева как-то следит за мной. Что там он сказал? «Знаю, чем ты живешь, чем дышишь». Ага, дымом, блин, по хорошим дням. И травой по очень хорошим. Нет, серьезно. Вот и Джейкоб передал через Лэрке: «Он все видит». Может, «он» - это вовсе не Бог? Бога я в Стеклянном Замке нигде не заметил. А вот монстр тут есть. И он все жиреет. Может, он и сейчас на меня смотрит?