Джек Восьмеркин американец [Первое издание, 1930 г.]
Шрифт:
Поезд еще не остановился, когда Джек выпрыгнул на заснеженную платформу. Только один зеленоватый фонарь горел на высоком столбе. Не расспрашивая никого о пути, Джек спустился по скользкой, обледенелой лестнице к дороге и пошел в темное поле.
Из объяснений Мишки и по своим собственным воспоминаниям он знал, что итти ему до Починок около семи километров, через село Чижи.
Часть вторая
ХОЗЯЙСТВО ПО-АМЕРИКАНСКИ
Глава
В РОДНОМ ДОМЕ
КТО-ТО ТИХО постучал в окно, раз, другой третий…
Пелагея Восьмеркина слезла с печки, зажгла спичку и подошла к окну. Но через маленькие стекла, запушенные снегом, ничего нельзя было разобрать. Пелагея решила, что стук ей послышался спросонок, и хотела уже лезть на печку. Но в это время постучали в дверь.
— Кать! — закричала Пелагея испуганно. — Кать! Да проснись ты, господи! Не слышишь разве? Ломятся. Дай сюда топор, наказание мое.
Катька соскочила с печки и схватила топор. Она не испугалась, решив, что это ребята балуются.
— Пустите! — донеслось со двора.
Пелагея перекрестилась.
— Кому бы это быть? Кто там?
— Отоприте!
— Свои все здесь. Уходи.
Тишина.
— Пустите, — снова раздалось со двора. — Холодно. Это я, сын ваш, Яков.
Пелагея вскрикнула и села на лавку. Зашептала тихо:
— Аминь, аминь, рассыпься.
Катька тоже испугалась и заревела. Быстро зажгла лампочку, все время всхлипывая и тяжело дыша. Со двора к стеклу прижалось лицо.
— Пустите, что ль?
— Яша, Яша… — зашептала Катька.
— Ведь покойничек ты, — сказала мать серьезно и тоскливо. — Как тебя пустить?
В окно сильно стукнули.
— Не покойник я! — донеслось со двора. — Я из Америки приехал на поезде. Пустите, все расскажу.
— Открыть, что ли, мать? — спросила Катька смелее.
— Не открывай, Катя, — ответила Пелагея умоляюще.
Но Катька уже вышла в сени и подняла щеколду. Послышались мужские шаги, и Джек Восьмеркин вошел в избу.
Он нисколько не был похож на покойника в своем картузе и бархатной куртке. Но и на Яшку он не был похож. Яшка ушел тогда босиком, без картуза, а теперь на пороге стоял человек в невиданной одежде, высокий и крепкий, в коричневых башмаках на толстой подошве. В руках у него был небольшой мешок из брезента. Он положил мешок на стол, снял с руки замшевую варежку о трех пальцах и сказал:
— Здравствуйте.
Подошел к Пелагее и протянул руку.
Мать, все еще дрожа от страха, вытерла свою руку о юбку и сухо поздоровалась с сыном. Затем Джек поздоровался с Катькой и сел на лавку.
Пелагея, высокая и худая, с плоской грудью и выпуклым животом, стояла, прислонившись к печке. Она сложила на груди свои длинные руки, и смотрела на Яшку с недоверием и даже враждой.
— Не узнали? — спросил Джек и смущенно
Золотые зубы сверкнули на мгновенье.
— Нет, нет, нет! — вдруг закричала Пелагея. — Это не Яшка, не Яшка. У нашего золотых зубов не было, белые были. Уходи, уходи…
Катька поддалась страху матери и прижалась к старухе, как маленькая девочка. Джек сидел на лавке, оглядывая избу и стараясь вызвать в себе какое-нибудь воспоминание детства, чтобы найти путь к сердцу женщин. Но перед ним мелькали только американские фермы, инкубаторы, ящики с апельсинами. Он совершенно позабыл родную деревню.
— Уходи, уходи, враг… — тихо повторяла мать.
И Катька шептала:
— Уходи, уходи…
— Уходи! — вдруг закричала Пелагея со страшной силой. — Уходи! Чего расселся, как барин? Сказано, уходи.
Джек поднялся, взял мешок.
— Завтра утром приду, — сказал он тихо. — Завтра примете. У соседей переночую.
— Так-то лучше будет! — закричала Пелагея облегченно. — Ступай к Капраловым. Там мужики есть.
Яшка пошел к двери. Но прежде чем выйти на улицу, он остановился на пороге и задал один вопрос, который смущал его все время в Америке:
— Пеструшка-то осталась жива? Ведь я ее тогда крепко-накрепко к кусту привязал.
— Яшенька! — закричала Пелагея не своим голосом и бросилась к сыну. — Пришла Пеструшка, на третий день пришла. Вырвала куст и пришла…
Вопрос о корове было первое, что напомнило старухе белобрысого мальчугана, который пропал во время пожара восемь лет назад. Теперь она уже нисколько не сомневалась, что перед ней Яшка.
Она усадила Джека на лавку, сняла с него тяжелый картуз, посмотрела волосы, которые были еще белокуры и курчавы, заглянула в его глаза, которые оставались попрежнему голубыми. Она гладила его по рукам и по лицу и в то же время обильно поливала его бархатную куртку, слезами.
— Катька! — сказала она, наплакавшись вдоволь. — Сходи к Капраловым, добейся, чтобы впустили. Займи у них сахару три куска и чаю щепотку. Скажи, что осенью отдадим, как бог свят. Только чтоб не приходили пока.
Катька ушла, а мать начала быстро ставить тусклый, помятый самоварчик. Джек в это время рассказывал ей свои приключения. Она ничего не понимала в его рассказах, но слушала и охала сокрушенно, по-матерински. Видимо, старуху занимала только одна мысль, и она высказала ее в тот момент, как Джек замолчал.
— Что ж ты к нам на-вовсе вернулся, или опять в Америку уплывешь?
— Не уеду, — ответил Джек. — Здесь работать буду.
— Денег-то привез с собой, хоть чуть-чуть?