Джэксон остается в России
Шрифт:
Сидней не стал спорить. Немного погодя он велел корабельному повару сделать омлет и поджарить ветчины с луком.
– Куда подавать? – спросил кок.
– В каюту, – ответил Сидней, уходя к себе. – Пожую перед сном.
Вскоре кок принес ужин. Джэксон вытащил еще банку мясных консервов из запасов Флайна и, прихватив батон хлеба, отправился в гости к русскому.
Тот встретил его вежливо и на превосходном английском языке сказал, что он предпочитает проводить вечерние часы в одиночестве. Но Сидней не хотел отступать. Ведь
– Мне ужасно надоело одиночество, – сказал Сидней, – давайте поужинаем вместе.
– Я бы не сказал, что вы одиноки, – усмехнулся русский.
– Это только кажется. Я не поклонник спиртного, а мой товарищ и капитан считают, что только ромом можно утолять жажду.
Русский жестом пригласил войти.
– Прошу! Только извините, каюта не первого класса.
В узенькой и тесной каморке помещалась койка и табурет. Сидней на койке расстелил бумагу и разложил еду.
Русский жевал медленно, даже лениво, но Сидней сразу догадался, что он давно не ел. Русского звали Петр. Узнав, что Сидней из Нью-Йорка, он спросил:
– Коммерсант?
Джэксон отрицательно покачал головой:
– Я не коммерсант. Это мой товарищ Эрнст Флайн коммерсант. Он сын миллионера. А я просто боксер.
Сидней попутно рассказал о себе. Узнав, что он из рабочей семьи, русский оживился. Расспрашивал о жизни рабочих Нью-Йорка, особенно интересовался профсоюзными организациями, забастовочными комитетами, социалистическими партиями. Джэксон напрягал память и выкладывал все, что видел сам или слышал от Иллая. А когда Сидней рассказал о зверской расправе над братом, Петр стал хмурым. Потом провел пальцем по шраму.
– Память девятьсот пятого года.
Чем ближе подплывала «Баркаролла» к Архангельску, тем больше они узнавали друг друга. Между ними завязалась дружба. Петр даже показал Сиднею фотокарточку белокурой девушки и сказал:
– Моя невеста. Анна, возможно, придет на пристань встречать.
Он обещал познакомить ее с Сиднеем.
Сидней внимательно рассматривал фотокарточку. У Анны большие глаза, чуть курносый, задорный нос и четко вычерченные красивые губы. А на голове, словно корона, выложена толстая коса.
Однако Петру так и не пришлось познакомить Сиднея со своей невестой. Когда «Баркаролла» приблизилась к архангельскому порту, к ним причалил сторожевой военный катер. Русские жандармы протопали по палубе и после обыска арестовали Петра.
Матросы высыпали на палубу и хмуро смотрели на блюстителей порядка. Жандармский офицер на ломаном английском языке приносил извинения капитану, говоря, что арестованный является крупным политическим преступником. Петра заковали в наручники и под сильной охраной повели к трапу. Проходя мимо Сиднея, русский сказал по-английски:
– Помни, Россия не только полиция…
Договорить ему не дали. Один из жандармов толкнул его в спину прикладом.
– Молчать!
Так Джэксон и не узнал,
– Что понимают эти дикари в революции? – сказал Флайн и рассмеялся. – Не больше, чем гориллы в шахматах!
Джэксон не ответил. Цинизм чикагского мясопромышленника становился невыносимым. Сидней терпел его шутки так, как терпит грубости хозяина сезонный рабочий, уверенный, что скоро кончится время найма, и он сможет послать работодателя ко всем чертям.
Когда увели Петра, Сидней заглянул в его каюту. Там было словно после погрома. Жандармы все перевернули. Сидней поднял с пола растоптанную фотографию Анны и унес ее к себе.
К вечеру «Баркаролла» причалила к архангельскому порту. Дул холодный ветер. Слегка моросил мелкий дождь. Встречающих, если не считать таможенных чиновников и нескольких русских купцов, знакомых с капитаном, не было. Одинокая женская фигура, закутанная в плащ, сразу бросилась Джэксону в глаза.
– Анни! – окликнул он.
Девушка остановилась, окинула незнакомого иностранца холодным взглядом и пошла дальше. Джэксон догнал ее. Он извинился и сказал, что того, кого она ждет, утром арестовали. Он говорил по-английски, и Анна его не поняла. Тогда Сидней достал фотографию и протянул ее. Увидев свой портрет, она сразу насторожилась.
– Откуда у вас моя фотография? Где Петр? Вы видели его? – спрашивала она, совсем забыв, что Сидней не понимает по-русски.
Джэксон снова ей рассказал все, как было. Из его длинного вежливого повествования Анни разобрала лишь два слова: «Петр» и «полисмен». И она поняла, вернее, догадалась: Петра схватили жандармы. Поблагодарив доброго иностранца, она взяла у него свою фотографию и быстро удалилась.
Сидней смотрел ей вслед и, когда она оглянулась, помахал рукой. Он смотрел и думал: встретится ли когда-нибудь Петр с Анни?
Белых медведей ни на улицах Архангельска, ни в других городах они не встретили. Старинный русский порт, столица суровых поморов, поразил Джэксона колокольным звоном церквей и страшной бедностью окраин. Рабочему люду здесь жилось так же тяжело, как и на его родине…
Русские купцы, бородатые и степенные, приглашали иноземцев в свои лавки н торговые ряды, полутемные и тесные. Рубленные из кряжистого леса, они стояли, как крепости, пригодные для долговременной обороны.
Купцы стлали на пол ценную пушнину. У Сиднея разбегались глаза, когда он видел шкурки голубых песцов и горностаев, связанные по дюжинам. Он гладил ладонью соболиный мех. О, это богатство!
Купцам нравилось восхищение заморских покупателей, тем более из такой далекой страны, как Америка. Они подносили Сиднею и Эрнсту русской водки, угощали вареной севрюгой и копченым балыком, ставили на стол деревянные резные чашки с черной икрой.
Флайн, в свою очередь, открывал мясные консервы, раскупоривал бутылки с ромом.