Джентльмен с Харви-стрит
Шрифт:
– Что?
– Вы влюбились в де Моранвилля, мисс Харпер, и желали прибрать к себе и мужчину, и деньги. Не отпирайтесь: и так все понятно.
– Абсурд! – Она вскочила на ноги, дыша праведным негодованием, но тяжелая мужская рука, надавив на плечо, понудила ее сесть.
– Садитесь, мисс Харпер, нам еще много о чем нужно поговорить. Вот хотя бы о платье, отстирать следы крови с которого вы тщетно пытались...
Розалин показалось, что она задыхается, застегнутое под горло, её тёмно-зеленое, строгое платье будто душило ее. Она схватилась за горло...
–
– Влюбленные женщины совершенно безжалостны, вам ли не знать.
– Но у меня есть жених! У нас скоро свадьба.
– Женщина ищет, где лучше, мисс Харпер. Де Моранвилль видный, влиятельный человек, к тому же, богатый, конечно, он лучше молодого инспектора без гроша за душой...
– Я люблю своего жениха.
Инспектор Брандер растянул губы в улыбке.
– И потому вы ночами наведывались в спальню хозяина?
– Ложь! Грязный навет.
– Такой же «лживый», как ваш рассказ о свидании с женихом?
Платье душило пеньковой удавкой, затягивалось на шее все туже и туже. Розалин мнилось, вот-вот откроется люк, и она, не сумев даже вскрикнуть, засучит в пустоте своими ногами...
– Я не... я не... ходила ни к кому в спальню... Я честная девушка. Я...
– Мечтали о лучшей жизни, мисс? О нарядах, как у хозяйки? О ее драгоценностях?
– Но при чем же здесь мальчик?
А Брандер шептал на ухо, как змей искуситель:
– Так легко свести с ума женщину, потерявшую сына. Избавиться от нее и занять опустевшее место... в постели хозяина...
Розалин заткнула уши руками, кажется, закричала, а потом провалилась в мирную тишину, в которой не было ни инспектора с его грязными обвинениями, ни мыслей о случившемся преступлении, ни ее самой вообще – только мрак, тишина и покой.
– С того времени я сделалась главной подозреваемой, – продолжала мисс Харпер. – Инспектор считал, что, сговорившись с подельником, я вывела мальчика из дому и велела тому задушить его. Чтобы он не кричал, я угрожала ребенку ножом, которым его и поранила, а после кровью из раны случайно заляпала платье.
Рассказывая об этом, эта женщина выглядела несчастной, и Ридли, сжав пальцами тонкий фарфор чайной чашки, услышал отчетливый треск.
Быть может, трещало по швам его собственное терпение... Вряд ли чашка.
Или все-таки что-то другое?
– Почему полиция полагала, что не вы сами убили ребенка? – обратился к ней Баррет.
– Потому что следы пальцев на шее Анри оказались через чур крупными для меня. И инспектор предположил, что убийца – мужчина...
– … Или крупная женщина, – возразила Аманда.
Мисс Харпер с горькой насмешкой ей улыбнулась.
– Вряд ли Брандер стал бы такое предполагать, – сказала она, – ведь у него была я, виновная, как он считал, по всем пунктам.
– Но мотив, – не отступалась Аманда. – Каков, по его мнению, у тебя был мотив?
Мисс Харпер опустила глаза.
– Он полагал, что мы с Мишелем де Моранвиллем были любовниками, – с явным усилием призналась она.
Эпизод двенадцатый
За
Мишель де Моранвилль, как явствовало из его имени и фамилии, имел по отцу французские корни и в тайне гордился хваткостью деда, не только избежавшего ужасов гильотины, но сумевшего и на чужбине застолбить себе место под солнцем Он, правда, желая восполнить свой капитал, занялся когда-то неподобающей аристократу коммерцией, за что на время был изгнан из светских гостиных, как недостойный, однако с течением времени и переменой взглядов на мир, его снова начали принимать и принимали тем благосклоннее, чем богаче он становился. Таким образом уже отец Мишеля де Моранвилля слыл одним из завиднейших женихов светского Лондона, сам же Мишель взял в жены Грейс Стаффорд, двадцать пятую в списке претендующих на английский престол, и это говорило о многом.
Богатый, влиятельный, не обделенный мужской красотой и лоском светского денди, женатый, к тому же, на очаровательной женщине, де Моранвилль мог бы считаться счастливейшим смертным, не томи его сердце гнетущая мысль о бездетности их с супругой союза. За пять лет в целом счастливого брака Грейс де Моранвилль ни разу не понесла от него... Она оказалась пустышкой, пустоцветом, выстрелом в пустоту.
А ведь он так мечтал о наследнике, маленьком де Моранвилле, которому он оставит наследство, приумноженное в разы. И когда случилось невероятное – жена, забеременев, родила здорового мальчика – он не мог поверить своему счастью. Это было тем чудом, божьим ответом на их многочисленные молитвы, на который единственно уповали степенные доктора, снова и снова разводя руками в беспомощности...
Но и тогда, расцвеченная появлением наследника жизнь де Моранвиллей, не сделалась совершенной: роды оказались тяжелыми, и супруга, едва не отдав Богу душу, впала в гнетущее оцепенение на долгие месяцы. Доктора, приглашенные к ней, называли ее состояние «postpartum exanimationes» – родовым помешательством и снова разводили руками, уверяя, что это проходит само, нужно просто дать время.
И Грейс действительно стало лучше: однажды она, наблюдая в окно за нянькой с пятимесячным мальчиком на руках, вдруг вышла из комнаты и, пройдя через дом, забрала у женщины сына. С тех пор она большую часть времени проводила с ребенком сама и тряслась над ним с маниакальной заботой... Охладев, однако, не только к супругу, но и к жизни, которой жила. Ни балы, ни светские рауты более не прельщали ее...
Грейс де Моранвилль, как шептались «доброжелатели», чуточку повредилась в уме.
И только супруг ее знал, насколько сильно преуменьшали они степень проблемы.
– Олдридж, – в раздражении позвал граф. – Олдридж... черт побери!
На пороге его кабинета материализовался дворецкий.
– Вы звали, сэр?
– Не задавай идиотских вопросов, – огрызнулся в раздражении граф. – Где папка с бумагами, что лежала на этом столе? Я сам положил ее здесь прошлым вечером.
Олдридж изменился на тон, сравнявшись по цвету с лепниной на потолке.