Джентльмены чужих писем не читают
Шрифт:
Шестнадцати лет Мигель бежал из родных пенатов, не выдержав экзамена на аттестат зрелости, который ежегодно устраивался по весне на дальнем козьем выгоне в присутствии доброй половины мужского населения деревни. Поняв после провала, что теперь друзья от него отвернутся, девушки станут показывать на него пальцем и хихикать, а папаша, старый Исидро, отправит его спать в коровник и пасти свиней вместо малыша Мамерто, юный неудачник той же ночью подломал сундук бабушки (которая единственная из всей семьи отнеслась с сочувствием к его первому жизненному поражению) и с восемнадцатью бабушкиными
Он сказал себе, что ещё вернётся в Эль-Хибаро. Научится пялить коз как никто другой в их деревне, до смерти научится их пялить, и вернётся. И вот тогда уж покажет всем: и друзьям-зубоскалам, и наглым девкам, и папаше, и, конечно же, всему козьему стаду.
Но он не вернулся. Жизнь закрутила его и завертела, как это случается с любым сельским парнем, прибывающим завоевывать столицу своего государства. В суматохе, связанной с необходимостью как-то зарабатывать на хлеб, козья проблема отошла далеко на задний план и вскоре совсем бы забылась, если бы не знаменитые студенческие волнения семьдесят шестого года, круто развернувшие судьбу будущей звезды маньянского терроризма.
Михелито, как обычно, вышел в тот день с утра на работу. О предстоящих событиях он был, конечно же, профессионально оповещён, хоть и не представлял себе всех масштабов того, что должно было произойти. Он рассчитывал на какую-нибудь завалящую демонстрацию, так, песо на двадцать – какие у студентов песо, да ещё и покрутись за эти гроши! – а увидел целые полки конной полиции, попрятавшиеся до времени в переулках, толпы людей с транспарантами, накапливающиеся на Пласа Нуэва, словом – жуть! Хотя с другой стороны – то, что надо.
Он ловко ввинтился в толпу на площади. Собравшиеся протестовать против чего-то – не все знали точно, против чего, а уж Михелито не знал этого и вовсе – топтались на месте, прислушиваясь к какому-то черноусому парню в больших очках, который с грузовика, где была смонтирована звукоусиливающая установка, как раз и пытался в микрофон растолковать присутствующим, с чем конкретно они на сегодняшний день не согласны.
Поначалу Михелито вёл себя довольно флегматично: два бумажника, тощих, как та коза, с которой он потерпел обидное фиаско, но это только те, которые сами прыгнули ему в руки; глубже в карманах возмущенной общественности он пока не копался. Вытащив и переложив к себе за пазуху несколько недостойно мелких купюр, он незаметно выкинул пустые лопатники под ноги демонстрантам; тут-то и пошла потеха.
Кто-то бросил гранату в грузовик с микрофоном. Черноусый оратор схватился за очки, из-под пальцев брызнула кровь, колени его подогнулись, и он рухнул под ноги демонстрантам. Что там с ним было дальше – Михелито не видел, потому что у него теперь началась самая работа. Полицейское спецподразделение в касках и со щитами, выстроившись “свиньей”, врезалось в толпу, чтобы расчленить её. Одновременно с двух сторон выскочили конники, стреляя вверх и размахивая плётками. Сдавливаемая народная масса, как и всякая масса, которой тесно в своих объёмах, стала просачиваться во все подходящие отверстия и проходы. Однако во дворах и проулках бузотёров поджидали конники и грузовики с решётками.
Прежде
Когда, опечаленный утратой и недостатком паблисити, он горестно вздохнул раз, наверное, в двухсотый, сидевший рядом парень с выбитым передним зубом шепнул ему:
– Не время вздыхать, товарищ!..
– Как не время, – так же шёпотом возразил ему Мигель, – если всё напрасно?..
– Что значит напрасно?
– То и значит. Сколько усилий, сколько риска, сколько…
– Ну, знаешь… Ты не прав, товарищ. Если бы компаньеро Че, который сидел в своё время в этой же самой тюрьме, а может, и в этой же самой камере, думал так же, как ты, и так же, как ты, вздыхал, прислонившись к каменной стене, вместо того, чтобы готовить себя к дальнейшей борьбе – не на жизнь, а на смерть – с проклятыми грингос, то…
– Постой, а что это за компаньеро Че? – заинтересовался Мигель. – Я, кажется, про этого твоего компаньеро уже что-то где-то слыхал…
– Шутишь?.. – сосед вытаращил на него глаза.
– Не шучу.
– Ты в самом деле не знаешь, кто такой компаньеро Че?..
– Я в самом деле не знаю, и хотел бы узнать, благо, всё равно заняться нечем, а время как-то нужно убить.
– Если ты не знаешь, кто такой Че – что же ты тогда делал на площади в рядах борцов за социальную справедливость?..
– А что такое “социальная справедливость”?
– Это… вот смотри: когда у того, кто трудится, денег мало, а у того, кто не трудится, денег много – это социальная несправедливость; и вот когда тот, кто трудится, отбирает деньги у того, кто не трудится, – это и есть социальная справедливость.
Настало время Мигелю вытаращить глаза на своего собеседника.
– Слушай, амиго, ты не поверишь – но я на площади как раз и боролся за эту самую социальную справедливость!..
Парень с выбитым зубом просветлел лицом.
– Грегорио, – протянул он широкую ладонь.
– Мигель, – сказал двоечник и протянул свою.
Через год – да что там, даже меньше, чем через год – в густо поросших джунглями никарагуанских горах юный сандинист Мигель Эстрада с упоением лупил длинными очередями из “калашникова” по правительственным солдатам. Бригада сомосовских карателей, совершая бросок по единственной в округе тропе через заросли, нарвалась на засаду партизан. У самого Сомосы дела к тому времени были ни к чёрту. Солдаты не хотели умирать за него. Они бросали сверкающие свежей смазкой винтовки М-16 на залитую кровью землю, поднимали руки, просили братьев-никарагуанцев пощадить их молодые жизни, клялись завтра же сами повернуть стволы винтовок против кровавого ублюдка…