Джентльмены и игроки
Шрифт:
— Не нужно. Я выйду в понедельник.
Но к понедельнику объявились новости: в моем классе было проведено расследование, вызвали и допросили свидетелей, обыскали шкафчики, обзвонили всех сотрудников. Доктор Дивайн, как ответственный за соблюдение правил здоровья и безопасности, дал консультацию — он, Слоун, Страннинг, Главный и председатель Правления доктор Пули долго просидели с Андертон-Пуллитами в кабинете Главного.
Результат: когда я вернулся в школу в понедельник утром, класс стоял на ушах. То, что случилось с Коньманом, затмило даже недавнюю — и в высшей степени неблагоприятную — статью в «Икземинере»,
Составили отчет, начиная с временного исключения Коньмана, в котором перечислили свидетелей его драки с Джексоном. Конечно, Андертон-Пуллит находился в этом списке. То есть мотив был установлен твердо.
Разумеется, в Центральном уголовном суде это не прошло бы. Но школа не суд, у нее свои правила и свои способы их применения; своя система, свои меры предосторожности. Подобно церкви, подобно армии, она сама решает свои проблемы. К тому времени как я вернулся в школу, Коньмана судили, признали виновным и отстранили от занятий до середины триместра.
Лично я не слишком верил, что это сделал Коньман.
— Он, конечно, способен на всякое, — говорил я Диане Дерзи в преподавательской во время обеда. — Он хитрый маленький негодник и скорее что-нибудь стащит, чем выставит себя перед всем честным народом, но… — Я вздохнул. — Не нравится мне все это. И Коньман не нравится — но я не могу поверить, чтобы даже он мог сделать такую глупость.
— Нельзя недооценивать глупость человеческую, — изрек стоявший рядом Грушинг.
— Да, но он обозлен, — сказала Диана. — Если бы мальчик знал, что творит…
— Если бы он знал, что творит, — прервал ее Пуст со своего места под часами, — то его надо было бы засадить к чертовой матери в тюрьму. Вы же читали о нынешних детках — изнасилования, грабежи, убийства, бог знает, что еще, — и их нельзя даже упечь, потому что чертовы либералы, такие все добренькие, не разрешают.
— В мое время была трость, — мрачно произнес Макдоноу.
— К чертям трость, — сказал Пуст. — Надо вернуть воинскую повинность. Она научила бы их дисциплине.
Боги, думал я, что за идиотизм. Этот мускулистый безмозглый осел распинался еще несколько минут, а Изабель Тапи бросала на него пылкие взоры из йогуртного угла.
Молодой Кин, который тоже прислушивался к разговору, мимолетно скорчил смешную рожу — так, чтобы физкультурник не заметил, — превратив свое острое и умное лицо в точную карикатуру на Пуста. Я сделал вид, что не заметил, и, прикрывшись рукой, спрятал улыбку.
— Разговоры о дисциплине — это прекрасно, — вмешался Роуч из-за «Миррор». — Но какие у нас возможности? Натворишь что-нибудь, и тебя оставят после уроков. Провинишься еще сильнее — тебя временно отстранят от занятий, а это наказание прямо противоположное. Какой смысл?
— Никакого
— А если не сделал? — спросил Роуч.
Макдоноу отмахнулся:
— Неважно. Важно, чтоб был порядок. Черт побери, хулиган дважды, трижды подумает, прежде чем преступить черту, если он знает, что в тот же миг отведает трости.
Пуст кивнул. Кин еще раз скорчил рожу — теперь другую. Диана пожала плечами, а Грушинг иронично улыбнулся с едва уловимым превосходством.
— Это сделал Коньман, — с нажимом сказал Роуч. — Такая глупость как раз в его духе.
— И все равно мне это не нравится. Я чувствую, что это не так.
Мальчики были непривычно сдержанны. В обычное время такое происшествие было бы приятным нарушением школьной рутины: мелкие скандалы и маленькие пакости, тайны и драки — все это нормально для подростков. Но здесь нечто другое. Переступили некую черту, и даже те, кто никогда и слова доброго не сказал об Андертон-Пуллите, были встревожены и недовольны случившимся.
— По-моему, он малость того, правда, сэр? — сказал Джексон. — Не в смысле, что псих, но и не совсем нормальный.
— Он поправится, сэр? — спросил Тэйлер, сам аллергик.
— К счастью, да.
Мальчика еще держали дома, и, насколько известно, у него все прошло.
— Но это могло кончиться трагически.
Последовала неловкая пауза, мальчики переглядывались. Мало кто из них встречался со смертью, лишь изредка у кого-то умирали собаки, кошки или дедушки с бабушками. Мысль о том, что один из них мог на самом деле умереть — на глазах у всех, в собственном классе, — вдруг по-настоящему испугала.
— Наверное, это был несчастный случай, — сказал наконец Тэйлер.
— Я тоже так думаю.
Я надеялся, что это правда.
— Доктор Дивайн говорит, что, если надо, мы можем получить психологическую помощь, — сказал Макнэйр.
— А вам правда нужна помощь?
— А можно будет уйти с уроков?
Я посмотрел на него и увидел, что он ухмыляется.
— Через мой труп.
В течение дня волнение все усиливалось. Аллен-Джонс был чрезмерно активен; Сатклифф — подавлен; Джексон все время спорил; Пинк сидел как на иголках. К тому же было ветрено, а из-за ветра, как известно каждому учителю, классы становятся неуправляемыми, а ученики — возбудимыми. Двери хлопали, и окна тоже. Одним махом ворвался октябрь, и вдруг наступила осень.
Я люблю осень. Напряжение, рык золотого льва на задворках года, потрясающего гривой листвы. Опасное время — буйная ярость и обманчивое затишье; фейерверк в карманах и каштаны в кулаке. Осенью я ближе всего к тому мальчику, каким был, и ближе всего к смерти. «Сент-Освальд» в это время очень красив: золото в липах, башни завывают, словно глотки.
Но в этом году прибавилось кое-что еще. Девяносто девять триместров, тридцать три осени, половина моей жизни. В этом году триместры стали тяжелым грузом, и я начинаю подумывать, а так ли уж неправ Бивенс. Уход на пенсию не обязательно смертный приговор. Еще один триместр, и я отмечу «сотню», на этой ноте не стыдно уйти. И потом, все меняется, как и должно быть. Только я слишком стар, чтобы меняться.