Джентльмены и игроки
Шрифт:
— Ясно.
Мне не удается скрыть огорчение.
— Не волнуйся, — отвечает Леон, — это ненадолго. Я позвоню тебе, лады?
Это ставит меня в тупик. Конечно, нельзя не дать Леону мой телефон, но мысль о том, что трубку может взять отец, не на шутку меня встревожила.
— Да ладно, встретимся как-нибудь, — говорю я. — Не проблема.
Итак, остается только ждать. Мне тревожно и нестерпимо скучно, я разрываюсь между желанием дождаться звонка Леона и столь же сильным порывом поехать на велосипеде к его дому в надежде «случайно» встретить. Друзей у меня нет, я не могу усидеть на месте, чтобы почитать, даже пластинки слушать не могу —
Через некоторое время отец что-то замечает. Из благих намерений он временно становится бдительным и высказывается по поводу моей апатичности и переменчивого настроения. Болезни роста — так он это называет и советует физические упражнения и свежий воздух.
Конечно же, я расту: в августе мне исполняется тринадцать, начинается бурное развитие. Худоба, правда, не исчезает, и кости такие же тонкие, но сент-освальдская форма становится тесной, особенно блейзер (придется вскоре раздобыть другой), а лодыжки торчат на два дюйма из-под брюк.
Проходит неделя, затем другая. Каникулы скользят мимо, уплывают сквозь пальцы, и ничего с этим не поделать. Может, Леон уехал?
Проезжая на новом велосипеде мимо его дома, я вижу открытую раздвижную дверь, ведущую во внутренний двор, в теплом воздухе слышу смех и голоса, но трудно понять, сколько их и звучит ли голос моего друга.
Интересно, что это за гости. Банкир, говорил Леон, а она — какой-то секретарь, важная шишка, как и мать Леона. Люди умственного труда, специалисты, которые едят сэндвичи с огурцом и пьют на веранде. Такими людьми Джон и Шарон Страз никогда не станут, сколько бы денег у них ни было. Такие люди и должны быть твоими родителями.
Эти мысли сводят меня с ума. Я представляю себе Тайненов (он в легкой льняной куртке, она в белом летнем платье), рядом стоит миссис Митчелл с кувшином «Пиммза» и подносом с высокими стаканами, Леон со своей сестрой Чарли сидят на траве. Все позолочены светом и чем-то таким, что впервые мелькнуло передо мной в «Сент-Освальде», в тот день, когда у меня хватило смелости перейти черту.
Черта… Она снова маячит передо мной, снова дразнит своей близостью. Я вижу ее почти наяву: золотая линия, отделяющая меня от всего, к чему стремится душа. Что еще мне нужно сделать? Может, последние три месяца прошли в стане врага, а я — волк-одиночка, который прибился к охотничьим собакам, чтобы тайком воровать их корм? Почему мне так одиноко? Почему Леон не позвонил?
Может, он чувствует разницу между нами и стыдится показаться в моем обществе? В это легко поверить, скрываясь в Привратницкой, не высовываясь из страха попасться кому-нибудь на глаза. Есть во мне что-то дешевое — запах, может быть, синтетический блеск, — и мой друг изменился. Пиритс недостаточно хорош, Леон раскусил его. Это сводит с ума, сил терпеть не осталось — надо узнать, в чем дело. И вот в воскресенье я тщательно одеваюсь и еду на велосипеде к дому Леона.
Это смелый шаг. Мне никогда не доводилось бывать у него — проехать мимо не в счет, — и слегка дрожащими руками я открываю калитку и шагаю по длинной подъездной дорожке. Это большой эдвардианский дом, с эркерами по обе стороны парадного входа, спереди и по бокам — газон, на заднем дворе — деревья, летний домик и сад, обнесенный стеной.
Наследное богатство,
40
«Ласточки и Амазонки» — детский роман А. Рэнсома (р. 1930).
41
Персонажи детской книжной серии «Пятеро тайноискателей» английской писательницы Э. Блайтон (1897–1968), дети из среднего класса и собака.
Я стучу, из глубины дома доносятся голоса. Мать Леона говорит что-то о миссис Тэтчер и профсоюзах, потом мужской голос:
— Единственный способ это сделать… — и приглушенное звяканье кубиков льда, когда кто-то наливает из кувшина. Потом голос Леона, очень близко:
— Vae, только не о политике, пожалуйста. Кто будет лимонную водку со льдом?
— Я!
Это его сестра Чарли.
Снова голос девушки, низкий и хорошо поставленный:
— Конечно. Давай.
Это, должно быть, Франческа. Имя показалось мне дурацким, когда Леон упомянул его по телефону, но сейчас у меня неожиданно возникает сомнение. Я отодвигаюсь от двери — если кто-то меня увидит, я скажу, что на мой стук никто не отвечал, — и заглядываю за угол дома.
Именно так мне все и представлялось. Позади дома веранда, затененная большим деревом, и мозаика света и тени падает на столы и стулья. На веранде миссис Митчелл, белокурая, хорошенькая, в джинсах и чистой белой рубашке, которая очень молодит ее, миссис Тайнен в сандалиях и простом льняном платье, Шарлотта на самодельных качелях, и, наконец, лицом ко мне, в джинсах, разбитых кроссовках и выцветшей футболке «Стрэнглерз», стоит Леон.
А он вырос. За три недели черты его лица заострились, туловище вытянулось, а волосы, которые и так были на грани дозволенного в «Сент-Освальде», теперь падали на глаза. Без формы он обычный мальчишка; выглядит как любой подросток из моей школы — только есть в нем это сияние, эта патина, результат жизни в таком доме, изучения латыни у Кваза в Колокольной башне, того, что он ест блины с копченой лососиной, а не жареную рыбу с картошкой и пьет лимонную водку со льдом, а не полпинты светлого пива, что ему никогда не приходится субботним вечером запираться в своей комнате.
Меня захлестнула волна любви и тоски — не только к Леону, но ко всему, что за ним стоит. Волна такая мощная, такая необъяснимо взрослая, что в тот миг я едва замечаю возле него девочку, маленькую толстую любительницу пони, о которой он так пренебрежительно отозвался по телефону. И вот она передо мной, и я долго стою, в изумлении и смятении забыв, что нужно прятаться.
Возможно, когда-то она и была маленькой толстой любительницей пони. Но теперь… Не хватает слов, чтобы описать ее. Никакие сравнения не годятся. Мой опыт в отношении привлекательности ограничивался такими образцами, как Пепси, женщины из отцовских журналов и девицы, подобные Трейси Дилейси. Лично я ничего такого в них не замечаю — да и с какой стати?