Джевдет-бей и сыновья
Шрифт:
— Я же говорил, надо было заранее места занимать! — сказал кто-то рядом. Это оказался пожилой депутат меджлиса. Поклонившись Мухтар-бею в знак приветствия, он продолжил ворчать на жену и дочь.
Тем временем у двери, ведущей в ложу для почетных гостей, встал работник стадиона и начал кричать:
— Господа, проходите, пожалуйста, через другую дверь, здесь мест больше нет! Я же сказал, сударь, через другую дверь!
Вместе со всеми они устремились к другой двери и стали пробираться вверх по лестнице. Мухтар-бей взял дочь за руку, другую руку Назлы дала Омеру. И вот наконец Рефик увидел чашу стадиона. Ложа для почетных гостей была заполнена до отказа: фраки, цилиндры, шляпы, мундиры, медали, яркие платья и шляпки дам, флаги… Людское море волновалось и шумело. Все пребывали в нетерпеливом ожидании.
Озираясь в поисках свободных мест, Мухтар-бей поздоровался еще с несколькими знакомыми, пару раз даже приподнял шляпу; потом наконец высмотрел места и начал пробираться к ним среди сидящих, то и дело оглядываясь, чтобы убедиться, что его спутники идут следом. При этом он что-то говорил Рефет-бею и продолжал приветствовать знакомых.
Тут на трибунах
Вскоре все уселись, но тут же встали снова при звуках гимна. Пока пели гимн, Рефик снова думал, что испытать восторг и энтузиазм никак не удается. Потом напомнил себе, что еще в лицейские годы не мог петь гимн вместе со всеми. Размышляя о том, почему у него не получается стать частичкой толпы, вспомнил слова герра Рудольфа. «Я знаю, что такое свет разума, и поэтому я — чужак». Но гимн не получалось петь не поэтому. «Тогда почему же? Потому что слышу свой голос, и он кажется мне очень странным!» Герр Рудольф и стихи его любимого Гольдерлина не шли у Рефика из головы. Потом он стал думать о споре с Мухтар-беем. Что же ему ответить? Голоса тысяч людей, поющих гимн, отражались от противоположной трибуны и через две секунды возвращались назад, так что получалось что-то вроде двухголосья, о котором Рефику рассказывали когда-то на уроке музыки. Потом в голову полезла всякая ерунда. Гимн кончился, Рефик вместе со всеми сел и стал слушать речь Ататюрка, которую зачитывал Джеляль Баяр.
Когда речь подошла к концу, на стадионе снова началось волнение.
— Он победил семь государств, победит и саму смерть! — крикнул кто-то сзади.
Все обернулись и посмотрели. Тут кто-то поздоровался с Мухтар-беем и тот преувеличено сердечно ответил на приветствие.
Кричал, оказывается, Керим Наджи. Вместе с ним к ложе для почетных гостей направлялся и партийный инспектор Ихсан-бей. Оба поздоровались с Рефиком и Омером.
— Молодые инженеры, смотрю, тоже с вами? — обратился Керим Наджи к Мухтар-бею.
— Да-да, — пробормотал тот сначала, потом вдруг переспросил: — Как вы сказали, сударь? — Он и в самом деле не расслышал, потому что над стадионом с оглушительным ревом пролетали самолеты.
— Молодые инженеры тоже с вами, говорю! — сказал Керим-бей и покачал головой, показывая, что больше повторять не намерен. Потом, полуприкрыв глаза, посмотрел на Омера с Назлы и спросил: — Вы уже поженились?
«Впрочем, какое значение может иметь то, что вы скажете, в моем мире?» — как всегда, говорил его взгляд.
Когда Керим Наджи удалился, Рефет-бей, обрадовавшись представившейся возможности пошутить, сказал:
— Не человек, а целое государство: и землевладелец, и подрядчик, и депутат!
Но Мухтар-бей его не расслышал, потому что над стадионом вновь с устрашающим ревом пролетали самолеты. Трибуны аплодировали, некоторые зрители что-то кричали, задрав головы в небеса.
Глава 44
НАДЕЖДЫ ДЕПУТАТА МЕДЖЛИСА
Мухтар-бей быстро поднялся по лестнице, заглянул в гостиную, потом в спальню дочери, надеясь увидеть Назлы, но ее нигде не было. Тогда он зашел в свою комнату, закрыл дверь и бросился на кровать, словно готовый расплакаться ребенок. «Вот всё и кончено! Теперь начнется новое! Что же будет? — бормотал он, глядя в белый потолок. — Смерть — это ужасно. А я — ничто. Рядом с ним я просто ничто. — Он готов был расплакаться, но пристыдил себя. — Как это все ужасно. Все тщета… Что же будет?»
То, чего все ждали и к чему готовились, случилось десять дней назад. Ататюрк умер. Сегодня его тело было доставлено на место временного упокоения — в Этнографический музей, и вся Анкара пришла туда, чтобы проститься с ним. Принимая участие в траурном заседании меджлиса, Мухтар-бей плакал вместе со всеми. Испугавшись, что снова расплачется, он решил было не участвовать в траурной церемонии в музее, но потом подумал, что не присутствовать там было бы неправильно. Церемония, как и прощание с Ататюрком в Стамбуле и траурное заседание меджлиса, сопровождалась потоками слез, и Мухтар-бей, не привыкший к таким трогательным сценам, рыдал вместе со всеми. «Почему я плакал? — думал он, лежа на мягкой двуспальной кровати. Повернулся на бок и сказал себе: — Плакал, потому что было страшно. Да, очень страшно!» Его снова охватило чувство, которое он испытал во время траурной церемонии: все в жизни казалось тщетным, бессмысленным и ненужным. Потом он попытался понять, откуда взялось это чувство. «Дело в том, что, когда думаешь о смерти такого человека, о смерти, заставившей рыдать стольких людей, своя собственная жизнь поневоле кажется мелкой и лишенной всякого значения. Он — гора, а я — муравей!» Тут в голове Мухтар-бея вдруг промелькнула ехидная мысль: «Однако я все-таки живу вижу что происходит на белом свете. В моей жизни еще будут события. Да, что же будет дальше?» Устыдившись своих мыслей и желая наказать себя за них, он снова попытался думать о смерти Ататюрка, но вскоре обнаружил, что, как всегда, думает о своей собственной смерти и жизни. Это его рассердило.
Чтобы избавиться от этих мыслей, а заодно и сдвинуться с нагретого щекой и ухом места подушки, Мухтар-бей перевернулся на другой бок. «Что будет дальше? В конце концов Джеляль-бея отстранят от дел! Когда его правительство уйдет, к власти придут люди, преданные Исмет-паше. Когда же это произойдет?» После того как Ататюрк умер и меджлис избрал Исмет-пашу президентом республики без единого голоса против. Мухтар-бей полагал, что правительство Баяра будет отправлено в отставку со дня на день. Однако он немного ошибся. Такой шаг был бы воспринят как знак
Да, формируя новый кабинет, Исмет-паша обязательно вспомнит про своего верного соратника и предложит кандидатуру Мухтара Лачина будущему премьеру. Мухтар-бей в подробностях представлял себе сцену в президентском дворце. Вот Исмет-паша спрашивает премьера (на месте которого Мухтар-бею рисовался то Рефик Сайдам, то Шюкрю Сараджоглу): «Кому бы, по-вашему, можно было поручить этот пост?» — и, не дожидаясь ответа, продолжает: «Как вам кандидатура Мухтара Лачина?» Мухтар-бей посмотрел на потолок. «Да, Лачин! Он сам дал мне эту фамилию, разве он ее забудет?» Это было четыре года назад, когда все хотели получить фамилию от какого-нибудь высокопоставленного знакомого. Исмет-паша пригласил Мухтар-бея сыграть в шахматы. Когда партия была завершена, Мухтар-бей попросил премьера придумать ему фамилию. Исмет-паша немного подумал и сказал: «Пусть будет Лачин!» [90] Мухтар-бей попросил Исмет-пашу написать это слово (значения которого он, по правде говоря, не знал) на листке бумаги. Этот листок с неровно написанным словом он хранил до сих пор. Какого-то особого смысла в слове, ставшем его фамилией, Мухтар-бей не видел и решил, что Исмет-паша выбрал его из-за спокойного звучания, соответствующего спокойной натуре самого Мухтар-бея. Он действительно был спокойным человеком: умел ждать и терпеливо следить за развитием событий. Но именно терпеливо, а не инертно, лениво и нерешительно! Терпеливо ждал и не забывал о своей преданности Исмет-паше. Мухтар-бей стал вспоминать, как познакомился с ним — вскоре после переезда в Анкару. Встретившись с недавно избранными депутатами, Исмет-паша завел разговор о житейских привычках и стал спрашивать, имеют ли его собеседники обыкновение немного вздремнуть после обеда или нет. Мухтар-бей взволнованно и почтительно сказал, что у него такая привычка есть — и этим привлек внимание премьера. Однако по-настоящему Исмет-паша проявил интерес к Мухтар-бею, когда узнал, что тот неплохо умеет играть в шахматы. И уже через полгода после вхождения в меджлис Мухтар-бей был настолько близок к премьеру, что время от времени получал приглашение сыграть с ним в шахматы — не каждый удостаивается такой чести. Какие прекрасные то были годы! Жена была еще жива. В меджлисе шла борьба с противниками реформ — как явными, так и притаившимися, и Мухтар-бей бесстрашно срывал с них маски. В Анкаре ему очень нравилось, он верил, что его ждет блестящее будущее. «И вот теперь мое терпение будет вознаграждено. До цели всей моей жизни остался лишь один шаг!»
90
Лачин ( тур.) — сокол-сапсан.
Мухтар-бей снова перевернулся на другой бок и прошептал: «Всего один шажок!» Один шаг — и вся его жизнь, не только будущая, но и прошлая, обретет совершенно иной масштаб. Радостный энтузиазм его юности, решительность и последовательность зрелых лет теперь будут увенчаны трудом на важной должности. Такая должность, как ничто иное, придает жизни человека глубину и значимость. «В особенности если это такой человек, как я…» Мухтар-бей никогда не считал себя яркой и многогранной личностью. Наслаждаться жизнью так, как это делает большинство людей его положения, он не умел. После смерти жены с женщинами он дела не имел — если не считать одной пьяной стамбульской ночи; желания своего стареющего тела подавлял — отчасти по нерешительности, отчасти же из-за лени. Светского человека из него тоже не получилось. В гостиных и салонах он все время оказывался в каком-нибудь уголке и был совершенно незаметен. Пустых разговоров не любил. Конечно, иногда и он был не прочь поболтать — особенно часто это случалось во времена его губернаторства, когда вокруг собирались внимательные и готовые восхищаться любым его словом слушатели; однако, переехав в Анкару, он понял, что страсть к разговорам — вовсе не определяющая черта его натуры. Не испытывал он привязанности и к алкоголю. Перечислив все свои качества, Мухтар-бей подумал: «И книги-то меня никакие не увлекают, помимо мемуаров! Значит, кроме этой должности ничто не сможет придать моей жизни глубину. Смысл жизни для меня — служить родине и благодаря этому возвыситься. А до должности остался только шаг. Всего один маленький шажочек!» Вспомнив, однако, что шаг этот должен сделать не он сам, а Исмет-паша, Мухтар-бей заволновался и вынужден был еще раз перевернуться на другой бок.