Джейн Эйр (другой перевод)
Шрифт:
– Что же, – сказала я, когда он снова замолчал, – продолжайте.
Он поглядел на меня, прежде чем продолжать; казалось, он не спеша вглядывался в мое лицо, словно его черты и линии – это буквы на страницах книги. Результат своих наблюдений он выразил в следующих словах:
– Я думаю, что вы примете место, которое я вам предлагаю, – сказал он, – и некоторое время поработаете, но не с тем, чтобы остаться там навсегда, это для вас так же невозможно, как для меня навсегда замкнуться в тесных рамках моей должности сельского священника, среди сельской глуши; ибо ваша натура, как и моя, имеет в себе что-то, что противится всякому покою, хотя
– Объясните подробнее, – попросила я, когда он снова смолк.
– Хорошо, сейчас вы увидите, какую скромную, будничную и неблагодарную работу я вам предлагаю. Теперь, когда мой отец скончался и я сам себе хозяин, я недолго пробуду в Мортоне. Вероятно, уеду из этих мест не позже как через год; но пока я здесь, я буду отдавать все силы на служение моей пастве. Когда я прибыл сюда два года назад, в Мортоне не было ни одной школы; дети бедняков были лишены всякой возможности получать образование. Я открыл школу для мальчиков, а теперь собираюсь открыть другую – для девочек. Уже удалось нанять дом с примыкающим к нему коттеджем из двух комнат – для учительницы. Она будет получать тридцать фунтов в год; квартира для нее уже меблирована – правда, очень просто, но там есть все необходимое; этим мы обязаны любезности мисс Оливер, единственной дочери единственного богача в моем приходе – мистера Оливера, владельца игольной фабрики и чугунолитейного завода в этой долине. Эта дама намерена также оплачивать обучение и одежду одной сиротки, взятой из приюта, при условии, что девочка будет помогать учительнице в повседневной работе по дому и школе, так как та не сможет справляться одна. Хотите вы быть этой учительницей?
Он задал вопрос как-то торопливо; казалось, он ожидал, что я с негодованием или по меньшей мере с презрением отвергну такую возможность. Не зная до конца моих чувств и мыслей, хотя кое о чем он и догадывался, Сент-Джон не был уверен, как я ко всему этому отнесусь. Действительно, место было скромным, но зато давало мне надежное убежище, в котором я так нуждалась; оно казалось трудным по сравнению с работой гувернантки в богатом доме, но давало независимость; а боязнь очутиться в рабской зависимости от чужих людей жгла мою душу каленым железом; в этой действительности не было ничего позорного, недостойного, морально унизительного. Я решилась.
– Благодарю вас за ваше предложение, мистер Риверс, я с радостью принимаю его.
– Но вы до конца меня поняли? – спросил он. – Речь идет о сельской школе: вашими ученицами будут лишь дочери деревенских батраков, в лучшем случае – дочери фермеров. Вязание, шитье, чтение, письмо и счет – вот все, чему вам придется их обучать. Разве вы можете здесь применить свои познания? Разве ваш ум, душа, ваши вкусы найдут в этом удовлетворение?
– Я сберегу их, пока они не понадобятся. Они останутся при мне.
– Так вы отдаете себе отчет в том, что берете на себя?
– Конечно.
Тут он улыбнулся, но в его улыбке не было ни горечи, ни грусти, она выражала радость и глубокое удовлетворение.
– Когда же вы приступите?
– Я перееду на свою новую квартиру завтра и, если хотите, начну занятия на будущей неделе.
– Отлично, пусть будет так.
Сент-Джон встал и прошелся по комнате. Затем остановился и снова поглядел на меня. Он покачал головой.
– Чем вы недовольны, мистер Риверс? – спросила я.
– Вы долго не останетесь в Мортоне, нет, нет.
– Отчего? Какие у вас основания так думать?
– Я
– Я не честолюбива.
Он вздрогнул.
– Почему вы заговорили о честолюбии? Кто, по-вашему, честолюбив? Знаю за собой этот грех, но как вы догадались?
– Я говорила только о себе.
– Хорошо, но если вы не честолюбивы, то вы… – Он замолчал.
– Что я?
– Я хотел сказать: вас обуревают страсти; но вы могли бы понять это выражение не в том смысле и обидеться. Человеческие привязанности и симпатии имеют над вами большую власть. Я уверен, что вы недолго будете в силах проводить свой досуг в одиночестве и заниматься однообразным трудом, без всякого поощрения, точно так же, как и я, – прибавил он пылко, – недолго смогу жить погребенным в этой глуши, среди гор и болот; этому противится моя природа, дарованная мне Богом; здесь способности, дарованные мне свыше, глохнут без пользы. Вы видите, сколько тут противоречий. Я, который только что проповедовал необходимость довольствоваться скромным уделом и доказывал, что даже дровосек и водовоз могут своими трудами достойно служить Богу, – я, служитель Божий, снедаем тревогой. Но надо же, однако, так или иначе примирять наши природные наклонности с нашими принципами!
Он вышел из комнаты. За этот час я больше узнала его, чем за целый месяц, и все же он приводил меня в недоумение. По мере того как приближался день разлуки с братом и родным домом, Диана и Мери становились все печальнее и молчаливее. Они старались не подавать и виду, но снедавшую их печаль едва ли можно было скрыть или преодолеть. Один раз Диана заметила, что эта разлука будет совсем не похожа на все предыдущие. Вероятно, с Сент-Джоном им придется расстаться на долгие годы, может быть, на всю жизнь.
– Он все принесет в жертву ради той цели, которой уже давно себя посвятил, – сказала Диана, – и свои родственные чувства и другие, еще более сильные. Сент-Джон кажется спокойным, Джейн, но в иных случаях он неумолим, как смерть, а хуже всего то, что совесть не позволяет мне отговорить его от принятого сурового решения; и в самом деле, как могу я спорить с ним? Решение это справедливое, благородное, подлинно христианское, но оно разрывает мне сердце. – И ее прекрасные глаза наполнились слезами. Мери низко опустила голову над своей работой.
– Мы потеряли отца; скоро у нас не будет ни своего угла, ни брата, – прошептала она.
Тут произошло небольшое событие, как бы нарочно посланное судьбой, чтобы доказать справедливость поговорки: «Беда не приходит одна» и прибавить к их испытаниям новую горечь. Мимо окна мелькнул Сент-Джон, читавший какое-то письмо. Он вошел в комнату.
– Наш дядя Джон скончался, – сказал он.
Казалось, сестры были поражены, но приняли эту весть без особого волнения или горя; очевидно, это событие было для них скорее важным, чем печальным.
– Скончался? – повторила Диана.
– Да.
Она внимательно поглядела брату в лицо.
– И что же теперь? – спросила она тихим голосом.
– Что теперь? – повторил Сент-Джон, причем его лицо сохраняло свою мраморную неподвижность. – Что теперь? Да ничего. Читай.
Он бросил письмо ей на колени. Диана пробежала его глазами и передала Мери. Та молча прочла его и вернула брату. Все трое посмотрели друг на друга, и все трое улыбнулись невеселой, задумчивой улыбкой.
– Аминь! Мы и так проживем! – сказала наконец Диана.