Джин с Толиком
Шрифт:
Даже из скромной квартиры можно вынести довольно много ценного, а эта фифа, что открыла сегодня, не выглядела как скромная продавщица из маленького магазина. Значит, поживится будет чем. Вот только машина нужна. Тут, недалеко, жил кореш, который ему обязан. Отказаться не сможет – да и чего бы ему не согласиться – постоит на шухере, не выходя из машины, а потом отвезет вещи. Долю свою получит ни за что практически. Всю работу сделает Аркаша.
Он жил в этом районе, давным-давно – здесь прошла его юность. Правда, дом, в котором жил Аркаша, снесли, зато два соседних, чуть поцелее да поприличнее, если вообще один хладный труп может быть приличнее другого неживого тела, еще стояли. В одном как раз и жил
А в другом доме жила златокудрая Лина – первая и последняя любовь Аркаши. Именно она наградила его кличкой «Уж» – Аркаша в юности слишком часто «жекал», иногда и по два-три раза в одном предложении. Он напоминал Буратино: «Школа же никуда же не уйдет же, – я только же взгляну, послушаю – и бегом же в школу». Лина хохотала, кружась вместе с чирикающей весной перед глазами, и твердила: «Что, уж замуж невтерпеж?» Аркаше было невтерпеж – хоть замуж за нее, хоть жениться, хоть просто быть рядом – всегда.
Они и были рядом. Первой на иглу села Лина, и сгорела за два года. Когда ее выкручивало, будто полотенце при отжиме, Аркаша насобирал использованной ваты с опийными нифилями из пепельницы, выварил эти тампоны и уколол любимую. Какое-то время Лину трясло, как отбойный молоток, а может даже и сильнее – во всяком случае, вскоре душу вытрясло, и Лина умерла. Лицо от смерти спокойнее не стало – на нем навсегда застыла маска страдания, и Аркаша, долгое время избегавший участи любимой, сорвался, не в силах смотреть на это лицо ежедневно и еженощно.
Она теперь всегда была рядом с ним, но когда он был под кайфом – Лина приходила в легком простеньком платье и приносила с собой весну и птичий щебет. А когда его хумарило, она являлась с тем самым мертвым лицом, в черном кожаном плаще, и умоляла уколоть ее хоть чем-нибудь.
Аркаша прошел во дворик, и поднялся по ржавой, местами дырявой наружной лесенке без навеса на второй этаж, постучал в тонированное многолетней грязью стекло. Через минуту заскрипели половицы, дверь открыла немая соседка Игоря по коммуналке. Перевязанная грязным платком опухшая щека и потухшие от боли глаза говорили о том, что ей сейчас даже не до жестов. Немая впустила Аркашу, закрыла дверь на засов и ускрипела в свою комнату, самую ближнюю в коридоре. Сколько ее знал Аркаша, она всегда выглядела одинаково – лет на сорок. Хотя, получается, либо тогда ей было двадцать, либо сейчас шестьдесят.
В коридоре вкусно пахло жареной картошкой и отвратительно воняло чем-то разлагающимся, или давно пропавшим. Дверь Игоря была второй справа, и закрыта она не была.
Единственным плюсом этих ветхих комнатенок были высоченные потолки, собрать с которых заросли паутины без наличия летательного аппарата было невозможно, ибо не одна швабра на такую высоту не доставала – даже в прыжке со стола и при наличии двухметрового роста.
На убогом журнальном столике в квартире Игоря, между тремя столь же пустыми, сколь и грязными стаканами, была рассыпана сырая вермишель, в которой сноровисто суетилась пара тощих рыжих тараканов. Под столешницей, на покрытом пятнами и затертом ногами овальном коврике, стояло и лежало с десяток разнокалиберных бутылок, в комнате пахло кислятиной и смертью. Друг детства, видимо, маялся похмельем, лежа на жуткого вида диване. Его голова была под подушкой в почти черной от грязи наволочке, само тело, скрюченное под пледом, состоящим из нарисованных квадратиков и пропаленных сигаретами дырочек, признаков жизни не подавало. Аркаша похлопал по пледу в районе предполагаемого бедра друга…
Глава двадцать пятая, в которой, наконец-то, находятся приемлемые объяснения
Что
Только примитивный нуль-аккумулятор.
Мы с Гуру изрядно проголодались, и заказали себе пиццу, потому что дома у Володьки ничего скороготовящегося не было, да и тратить время на готовку не хотелось. Вовка виновато извинялся, говорил, что Женька собиралась наготовить ему перед отъездом гору еды, на что получила отказ. Гуру посчитал, что через два-три дня еду придется выбросить, потому что он не очень любил стареющие в холодильнике яства.
Пиццу привезли быстро – огромную, с маринованной говядиной и белыми грибами, под миксом из сыров. То ли она была действительно вкусной, то ли мы проголодались изрядно, но покончили с ней в считанные минуты – причем Джеральдино помогал в уничтожении холостяцкого ужина нам обоим с поистине пионерским прилежанием и образцово-жалостливым поведением. Наскоро запив тепловатым зеленым чаем, ибо кофе уже поднадоело, мы приступили к разбору полетов. Я – честно борясь с сильным желанием закурить, а Володька – с чувством выполненного долга перед товарищем.
– Итак, что у нас есть, – тоном высокооплачиваемого лектора начал Гуру. – Имеет место ярко выраженная синестезия, непонятного происхождения, разноплановая и непредсказуемая…
– Ага, великий и ужасный, давай по существу, – меня веселило, что Володька становился похож на Карлсона из мультфильма.
– Имеет место трансляция чувственных ощущений по непривычным каналам – вместо картинки – звук, вместо тактильных ощущений – то звук, то картинка, вместо звука – запах…
Происходит это обычно при каком-то душевном подъеме или волнении, причем некоторые «ощущения» изымаются у людей, находящихся неподалеку. Ну, – Гуру перешел на нормальную речь и больше не кривлялся, – например, у брата Светы, у девушки в маршрутке, у Колосова. Причем в последних двух случаях ты слышишь их мысли, или видишь реконструкцию событий, с ними происходивших.
– Так тогда неувязочка получается, мысли – это же не чувства! – мне было даже немного обидно, я мучился и страдал непонятками, а тут, оказывается, «достаточно одной таблэтки».
– У тебя с ними возникает определенное общее чувство: ключи пока в покое оставим, это вообще первый блин, он и должен быть комом. Следующие – тактильные ощущения. Вы держали одновременно одну кружку, полагаю, она практически одинаковая на ощупь со всех сторон. Затем вариант усложняется – вы держались за один поручень с характерным дефектом – но уже в разные промежутки времени. И с Колосовым, в лифте – вы оба смотрели в одно место, следовательно, имеем общую для двоих картинку. Каким-то образом, через одно общее испытываемое чувство, находясь рядом с другим человеком, ты становишься совладельцем, или наблюдателем другого чувства, которое испытывает этот же человек. Ну, или свидетелем мысленной картинки, которую он себе рисует и озвучивает.
А что касается путаницы мысли-чувства, как вариант, есть у Сахарова по этому поводу, – он покопался в своих заметках и прочел: «Йоги говорят о так называемом Манас-чакре или центре мышления, который символически изображается в виде шестилепесткового лотоса; он описывается, как центр восприятия с шестью нервными каналами, или стволами. Из них пять – это каналы наших нормальных чувственных восприятий – зрения, слуха, вкуса, обоняния, осязания, а шестой канал, или Сваммахаба Нади, служит проводником для таких проявляющихся изнутри впечатлений, как сны и галлюцинации». Почему бы там и мыслям не обитать, или воображаемым конструкциям, то бишь фантазиям? – он глянул на меня поверх очков, на правом стекле которых виднелся жирный отпечаток пальца.