Джин с Толиком
Шрифт:
Мало того, что пришлось башлять и этим дэпээсникам, и врачу на медицинском освидетельствовании, а подобные расходы всегда бесили экономного и бережливого до скупости Свина. Так еще и тот капитан-ментенок (или понтенок?) оказался никаким не сыном городского главмента… главпонта!.. а всего лишь его однофамильцем. Ну ничего, и до него очередь дойдет. Но сначала – щенок на Хендае. Он поежился, заново переживая унижение, которому подверг его этот козел. Сердце неожиданно скакнуло куда-то в сторону, и забилось, будто сильно брошенный баскетбольный мяч о борта корзины: «А вдруг, это наезд? Слишком уж он уверенно себя вел. Слишком
Свин достал из кармана нож-бабочку, молниеносным движением разложил его и тут же, не спеша, спрятал лезвие. «Странно – всегда ношу его с собой, а тогда забыл, – этот факт тоже сильно нервировал толстяка. – Я б этого сосунка побрил… На всю оставшуюся двухминутную жизнь побрил бы!».
Затрещала рация, и Свин вернулся в настоящее. В любом случае, подумал он, наказание этот горе-водитель Хендая определил себе максимальное – его сначала попугают, а потом накажут по-взрослому. На этой же неделе – Борис Михайлович не любил откладывать то, что вызывало зуд. А с тем делом, до которого он не доехал из-за аварии, надо бы покончить как можно скорее. Желательно, сегодня. Тьфу, непруха – ну почему все возможные и невозможные неприятности поперли одновременно?
Опять затрещала и пискнула вызовом рация, лежавшая на низком стеклянном столике у бутылки восемнадцатилетнего Чиваса, и голос охранника прохрипел, купаясь в радиопомехах:
– Борис Михалыч, привезли Аркашу. Заводить?
– Давай его сюда, – Свин поставил к сифону стакан, в котором виски заканчивалось быстрее, чем таял лед. Он прошел к небольшому бюро напротив камина, и достал оттуда пухлый конверт старого, советского образца – ширина которого совпадала с шириной денежных купюр.
Охранник зашел вместе с худым небритым мужчиной, которого явно хумарило – он трясся мелкой дрожью и время от времени вытягивал голову или какую-нибудь из конечностей.
Свин вернулся к своему креслу и спросил, не оборачиваясь:
– Сколько ты торчишь мне денег?
– А… восемь… А… я отдам завтра, я всегда отдавал. А… сейчас просто работы нет…
– Вот только не надо меня лечить, – Свин поморщился, ибо слова Аркаши были чистой ложью. Эти деньги он должен был уже в течении полугода.
– Тебе в день нужно гораздо больше, чем ты можешь украсть, – знаток и, практически, законодатель цен на наркотики презрительно хмыкнул, отвлекаясь на экран огромной жидкокристаллической панели, больше похожей на черное мраморное надгробие с насмешливой эпитафией в виде Тома и Джерри.
Аркаша уже перешел ту грань, когда наркоман еще может работать и торчать одновременно – теперь он мог только торчать. Аркаша – это не имя, звали этого, в прошлом неплохого квартирного вора, как-то по-другому. Воровское погоняло у него было Уж, а Аркаша приклеилось позже – то ли из-за созвучности с «наркошей», то ли из-за фонетической близости к анаше. Впрочем, анаша – это уже давно пройденный этап. Детские, так сказать, игры. Теперь без 5 уколов опия в сутки Аркаша не человек. Да и с ними его вряд ли можно таковым назвать.
– Короче, вот тебе адрес, хату выставить надо срочно. Оставишь записку внутри на видном месте. Что найдешь хорошего – твое. В конверте полдозы – чтобы не трусило, не хумарило, когда на дело пойдешь.
– А… а если там дома кто сегодня? Если сегодня не получится, меня же завтра в рог единорога скрутит, – Аркаше стало дурно лишь при одной мысли, что будет завтра, если он не раздобудет денег или опия.
– Успевай за сегодня. Что хочешь делай, хоть мочи их там, если у них отгул, или проснутся случайно, пока ты их нычки шманать будешь, но чтобы дело было доведено до ума. Все, вали отсюда, – Свин хохотнул над очередной проделкой Джерри и махнул рукой охраннику.
Глава двадцать третья, в которой случается то, что должно было случиться
Красная Шапочка поначалу испугалась Серого волка. Но потом похоть все же взяла верх над трусостью.
Аркашу вывели за ворота и отпустили на все четыре стороны. Пройдя с полквартала, он зашел за гаражи, разорвал конверт, найдя там листик с адресом, оскорбительную записку для хозяев и неполный двухкубовый шприц с мутным содержимым, от одного вида которого Аркаша испытал предоргазменное состояние – уже давным-давно отлученное от секса, и с женщинами никак не ассоциируемое. С нежностью достав шприц, он укололся, едва нащупав бледную вену в паху. Приход был бесцветным, недостаточным. Его немного попустило, но до нормального состояния было еще далеко.
Очень хотелось выкинуть бумажку и отправиться на поиски ширева или денег на него, но отказать Свину было бы чистым самоубийством – а Аркаше хотелось убивать себя более приятно – торчать, торчать, торчать…
Ирина вздрогнула от громкого стука в металлическую дверь. Не прекращая дрожать, она, с взглядом сомнамбулы поднялась с колен и отправилась открывать, отстранив шефа, и, похоже, тут же о нем забыв. Опешивший Колосов бросился приводить себя в порядок в гостиную, все его мысли были расплющены этими ударами в дверь, они растекались от него, как ртутные шарики, никак не желая соединится в сколько-нибудь осмысленную форму.
Герой-любовник впервые оказался в такой нелепой ситуации. А во всем виновато нарушение первой заповеди – встречи должны происходить только на нейтральной территории! Руки его тряслись, когда он пытался застегнуть ширинку, но нервозность и спешка затянули не только его разум в плен паники, но и несчастную сорочку – в замок молнии на ширинке. Колосов чертыхался, ощущая, как начинает потеть, и нервничал от этого еще больше.
Ирина подошла к двери на негнущихся ногах. Ей и в голову не пришло, что если бы это был Толик, то он открыл бы дверь своим ключом.
Редкие мысли, которым удалось пересечь простреливаемое поле апатии и попасть в фокус ее сознания, были какими-то странными и абсолютно не соответствовали трагизму ситуации.
Почему-то преобладала детская обида. Обида была сконструирована по типу: «Элка из бухгалтерии спит с таксистами, которые ее подвозят – и ничего! Я же решила поспособствовать собственной карьере – и на тебе, виновна еще до преступления!»
Еще присутствовала злость и раздражение. А также осознание того, что если она вот так запросто позволила себе изменить Толику – то либо она его не так уж и сильно любит, либо не настолько моногамна, как полагала.