Дживс, вы — гений!
Шрифт:
— Меня волнует одно, и я все пытаюсь довести это до твоего сознания. Излагаю кратко: что скажут люди, когда увидят тебя здесь?
— Никто меня здесь не увидит.
— Ты так думаешь? А Бринкли?
— Это еще кто такой?
— Мой слуга.
— Бывший?
Тьфу, до чего же тупа.
— Нынешний. Завтра в девять утра он принесет мне чай.
— И ты его с удовольствием выпьешь.
— Он принесет чай сюда, в эту комнату. Подойдет к кровати и поставит на столик.
— Это еще зачем?
— Чтобы
— А, то есть он чай поставит на столик. А ты сказал, что он поставит на столик кровать.
— Никогда я такой глупости не говорил.
— Говорил. Именно так и сказал.
Нет, надо ее как-то урезонить.
— Детка, ну где твой здравый смысл? Бринкли не жонглер, он просто вышколенный камердинер и никогда не осмелится ставить кровати на столы. Да и зачем их вообще ставить? Ему и в голову такое не придет. Он…
Но она не дала мне исчерпать все мои доводы:
— Постой. Ты мне уши прожужжал про этого самого Бринкли, а на самом деле никакого Бринкли нет.
— Еще как есть. И в девять утра он войдет в эту комнату, увидит тебя, и разразится скандал, который потрясет основы общества.
— Я хотела сказать, его в доме нет.
— Как это нет? Есть.
— Ну, тогда, значит, он глухой. Я устроила такой шум, когда влезала в дом, что перебудила бы сотню камердинеров. Не говорю уж о том, что разбила во дворе окно…
— Ты разбила окно во дворе?
— А что мне оставалось, иначе я не попала бы в дом. Окно на первом этаже, там вроде бы спальня.
— Ах ты черт, это как раз комната Бринкли.
— Какая разница, его все равно там не было.
— Как это не было? Я отпустил его на вечер, а не на всю ночь.
— Берти, я все поняла. Он загулял и еще долго не вернется. Один папин лакей преподнес нам точно такой же сюрприз. Ему дали свободный вечер, он ушел из нашей нью-йоркской квартиры на Шестьдесят седьмой улице четвертого апреля в велюровом котелке, серых перчатках и клетчатом костюме, и только десятого апреля мы получили от него телеграмму из Портленда, штат Орегон, он сообщал, что проспал и скоро будет. Вот и с твоим Бринкли случилось что-то в этом духе.
Должен признаться, от этого предположения мне сильно полегчало.
— Будем надеяться, — сказал я. — Если он и в самом деле задумал утопить свое горе в вине, ему понадобится не одна неделя.
— Вот видишь, а ты устроил столько шума из ничего. Я всегда говорила…
Но я не удостоился чести узнать, что она всегда говорила, потому что она вдруг громко взвизгнула.
Кто— то барабанил в парадную дверь.
ГЛАВА 8. Полиция бдит
Мы уставились друг на друга в немом изумлении [10], но, естественно, не на пустынных брегах Тихого океана, а в спальне деревенского коттеджа в Чаффнел-Реджисе. От такого сумасшедшего
— Это отец! — пискнула Полина и щелчком потушила свечу.
— Это еще зачем? — Я здорово разозлился, в неожиданно наступившей темноте дело как будто приняло еще более скверный оборот.
— Как зачем? Чтобы он не увидел в окошке свет. А так подумает, что ты спишь, может быть, и уйдет.
— Как же, надейся! — съязвил я, потому что утихший было на минуту стук возобновился с еще большей настойчивостью.
— По-моему, тебе стоит спуститься вниз, — неуверенно прошептала Полина. — Или знаешь что… — Голос ее повеселел: — Давай лучше обольем его водой из окна на лестнице.
Я вздрогнул как ужаленный. Она это с таким восторгом произнесла, будто ее осенила гениальнейшая из идей, и я вдруг понял, какая это непростая миссия — принимать у себя в гостях барышню столь упрямую и своевольную. Вспомнилось все, что я слышал о безрассудстве нынешнего молодого поколения.
— Не вздумай! — горячо зашептал я. — Выкинь эту глупость из головы и никогда не вспоминай!
Я ведь что хочу сказать: Дж. Уошберн Стоукер, рыщущий в поисках блудной дочери в сухом платье, далеко не подарок. Но Дж.Уошберн Стоукер в повышенном градусе бешенства после обливания кувшином Н2О — нет, об этом лучше не думать. Видит бог, мне совсем не улыбалось тащиться вниз и приветствовать ночного гостя, но если в качестве альтернативного варианта позволить возлюбленной дочери облить папашу с головы до ног и потом смотреть, как он рушит стены коттеджа голыми руками, то уж лучше поскорее его впустить.
— Придется ему открыть, — сказал я.
— Смотри, будь осторожен.
— Что значит — осторожен?
— Ну, просто осторожен, и все. Может быть, он все-таки не захватил ружья.
Я стал судорожно глотать какой-то комок.
— Постарайся поточнее определить шансы за ружье и против.
Она призадумалась:
— Надо бы вспомнить, южанин папа или нет.
— Что-что?
— Я знаю, что он родился в городишке под названием Картервилл, но вот в штате Кентукки находится этот Картервилл или в Массачусетсе — забыла.
— Господи, да какая разница?
— Очень даже большая. Если фамильная честь южанина опозорена, он будет стрелять.
— Думаешь, если твой отец узнает, что ты здесь, он сочтет свою фамильную честь опозоренной?
— Не сомневаюсь.
Я не мог с ней не согласиться. Действительно, вот так, с ходу, не вдаваясь в тонкости, я подумал, что в глазах строгого ревнителя морали нанесение оскорбления фамильной чести бесспорно имело место, однако серьезно углубиться в тему было недосуг, потому что в дверь заколотили с удвоенным напором.