Джок. Выбравший тень.
Шрифт:
— В это, теперь добавим настойки сухарника и у нас все получится.
Приоткрыв дверь, я с удивлением заглянул внутрь. Перед моим изумленным взором предстала типичная лаборатория алхимика. Почему типичная? Представьте себе комнату, вернее зал с десятком свечей по углам, со столом, заваленным какой-то химической хренью и ретортами, в которых, что-то булькало и весьма гадостно воняло, и вы поймете, что ничем иным как средневековой лабораторией — это быть не могло.
Пока я пялился на эту картинку сюра, прикидывая насколько я подвинулся умом, фигура мужика что-то заканчивавшая вычерчивать на полу, разогнулась
Ничего умнее, я не придумал, как распахнув дверь и ввалившись внутрь, произнести: — Ну и чего ты хочешь, сын мой?
Рожа заклинателя лягушек, была достойна кисти Веласкеса [54] , если бы я еще знал кто он, такой. Ну смысле, чего нарисовал. Рожа же представителя околонаучных трудов, не поддавалась описанию. Изумление на его морде, когда он переводил взгляд от двери, где стоял я, то на пентаграмму, не поддавалось описанию.
— Чего хотел-то мужик? Золота?
54
Веласкес — Веласкес, Диего (Velasquez, Diego) испанский художник, один из величайших представителей испанского золотого века. Портрет его ученика мулата Хуана Парехи (1644-50; Нью-Йорк, Метрополитен-музей) был восторженно встречен в римских художественных кругах. Веласкес был избран членом римской Академии св. Луки и общества виртуозов Пантеона.
— ПОЛУЧИЛОСЬ! — ликование во взоре.
— Чего получилось?
— Демон пришел!
Именем создавшего тебя, ответь на мой вопрос! — пафоса в его речи, хватило бы на тройку ученых мужей защищающих диплом, на ученом совете.
В это время в пентаграмме начал клубиться тьма, изредка разбавляемая сполохами разрядов. Потом, внезапно в ней хлопнуло, и я проснулся. В руке оказалась кованая ручка от двери, а лицо в копоти, которую и обнаружил Гмырт, когда я пошел умываться. Интересно, как такое может быть?
Стора оказалась, неплохой рассказчицей и поражала своими знаниями, о травах и растениях. Гоша по-детски ревновал меня к ней, и относился с тщательно замаскированной неприязнью. Тролль со своей дубиной тоже с интересом прислушивался к нашим беседам, предпочитая больше слушать, чем говорить.
Въехав в очередной городок, поразило безлюдье на улицах. Наша кавалькада проследовала к центру, где и обнаружилась причина этого. На площади проводилась казнь. На эшафоте, стоял кат и с угрюмой уверенностью взирал на толпу, под ногами. Рядом с ним стоял дедушка с подбитым глазом, весьма импозантного вида, в каком-то рванье, ранее видимо бывшим кафтаном и гордо озирал толпу, не подбитым глазом. На вид ему было лет семьдесят не меньше. Длинные волосы, орлиный профиль, и весьма гордый вид, не смотря на предстоящую казнь, видимо так и не сломившего его духа.
— Что здесь происходит? — вопрос был задан ближайшему горожанину, стоящему ко мне спиной.
— Казнь, Ваша милость
— И в чем, он виноват?
— Дак известно, воровал, а на отступное денег пожалел.
— Гмырт, я хочу с ним поговорить!
Тролль расчистил мне дорогу, двигаясь как ледокол. Я шел за ним и наслаждался. Акбар! Иду за тушей тролля сминающего и раздвигающего
— Чего надо?
— Да вот интересуюсь, что здесь происходит?
— Казним вора. Вот и все.
Что-то в фигуре казнимого, царапнуло взгляд. Я вгляделся, зрение скакнуло и я увидел, как его фигура светится в магическом свете.
— И в чем тебя обвиняют?
Он уставился на меня с надеждой в глазах.
— Обокрал судью и попался на этом.
— Ну, обокрасть судью — это святое! Что еще за тобой?
— Клянусь господин только это!
— Не ври, я этого не люблю.
— Они не смогли доказать, еще три эпизода.
— А почему казнь? Обычно ведь, рубят руку?
— Оскорбление действием.
— ??
— Заехал в рожу судье. Когда меня прихватили.
— Хорошо хоть, треснул?
— Хорошо! — в глазах бесшабашность, уже шагнувшего за грань.
— Я заберу его с собой, — бросил судейскому.
— Но господин, отрубление головы, утверждено господином судьёй.
— Тогда, проводи меня к нему.
Вмешиваться в события, похоже начинало ставиться нехорошей привычкой.
— Веди.
Через пару минут мы оказались в покоях у судьи, располагавшихся в Ратуше, на этой же площади. И какого спрашивается хрена, я все время вмешиваюсь в то, что меня никоим образом не касается? Может потому, что я впервые делаю, что хочу? Что подсказывает мне сердце, а не этот сраный закон, которому мы привыкли следовать? И пусть проживу я не долго, зато так как мне подсказывает совесть, а на том свете сочтемся!
Меня провели к «столпу справедливости и светочу закона». М-да! Правоохранительная система, везде работает только на себя! Покои судьи, поражали своей роскошью. Стены были оббиты материей, и сам этот урод, сидел в кресле поражавшим своей тонкой резьбой.
— Слушаю Вас?
— Там казнят олуха, покусившегося на устои государства. А не сможет ли Ваша милость продать его мне?
Видели ли вы калькулятор с улыбкой? Вот и я увидел это в первый раз!
— Двести золотых!
Сколько?
Двести! Двести золотых это месячный доход хорошего графства. Оглянувшись в сторону Гмырха, я кивнул ему головой. Задушено пискнув, судейский, приведший меня в эту «обитель порока», скрылся за могучей дланью тролля. Дверь захлопнулась.
— Слышь ты, «бескорыстный любитель денег». Нас в кабинете осталось — двое?
Видимо он, еще питал иллюзии по поводу своей безнаказанности. Удар моей ноги, прервал столь сладостную идиллию. Сидя на полу и размазывая сопли и кровь, он уже начал адекватно воспринимать действительность.
— Чего, Вы хотели?
— Теперь я хочу узнать, как дорога, тебе твоя жизнь? И сколько ты готов выложить, чтобы остаться в живых?
Поняв что шутки кончились, он по широте своей таморской души, предложил мне два золотых, видимо надеясь на скорую помощь стражи и явно тугой интеллект, заезжего барончика из Пограничья.
— Ты видимо мужик не догоняешь? — разводки в стиле незабвенных девяностых, здесь были в новинку и поймать за базар, глупого судью не представляло особой сложности. Выдернув из-за спины катар, сунул лезвие ему под нос.