Джокер
Шрифт:
— Да, да, все струны моей души, — слегка раскачиваясь, сипло повторила Облегчёнка. Со стороны она была похожа на послушную заводную куклу. — Иисуса я люблю, Иисуса я люблю! Гимн поют все струны моей души…
— Танцует от радости мое сердце. — Бёдра Мамбы мощно задвигались, обещая далеко не молитвенный экстаз. — Славься, Сын Божий, славься! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Славься на все четыре стороны света…
— Аллилуйя. — Облегчёнка тоже пустилась в пляс, бёдра ее выделывали явно не танцевальные движения. — Слава Твоя над трясинами и болотными топями… Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!
— Ну вот и ладно, — совсем другим тоном произнесла Мамба, и её рука отдала новый приказ. —
В это время в кабинет вернулся страдалец Мгави. Вернее, ввалился, цвет его лица вызывал мысли о зелено-буром камуфляже. Дедовское средство было снадобьем не для слабаков.
— Всё ещё негр, — недовольно покачала головой Мамба, указала ему на диван и покосилась на Облегчёнку, извивавшуюся в углу. — А ну, голос!
Голос раздался немедленно, будто обеаманажала некую кнопку. Слова всё так же пребывали в резком контрасте с вакхическими откровениями танца:
— Иисус! Иисус! Мы любим Тебя, Сын Божий! Любим! Отныне и во веки веков! Аллилуйя, Сын Божий, аллилуйя! Отныне и во веки веков!
— Всё, заткнись, — брезгливым жестом «выключила» её Мамба. — Готова. Завтра отбываешь. Катись… — Облегчёнка, приплясывая, вышла, и хозяйка кабинета вплотную занялась Мгави. — Ну что, котёнок гиены, хреново тебе? Пора тебя поправлять… Я тут супчик сварила. Хороший супчик, густой, как дядя учил. С печенью, с сердцем, с мозговой косточкой…
Мгави прислушался к себе — и вдруг облизнулся.
— Да, да, Чёрная Корова, — сказал он, и в устах потомка Чёрного Буйвола прозвище толстухи прозвучало как комплимент. — Ты всегда знаешь, что мне нужно. С печенью, с мозговой косточкой…
В это время зазвонил телефон.
— Чёрт, — ругнулась настроившаяся на трапезу Мамба, взяла мобильник, секунду послушала и почему-то перешла на иврит. — А-а, генерал, шалом, шалом… Как? Ага. Сколько? Ясно. Кого, кого прислать?.. Давай по буквам, связь говно… Марокко, Уганда… А-а, мурру! Без проблем. Фото подгонишь? Уже отправил? Так-так… — Спрятала мобильник, подошла к столу, турнула из-под лампы пригревшуюся паму. [22] — А ну, брысь под диван, да спрячь зубы — вырву!
22
Пама — смертоносная рептилия, в предыдущей книге романа убившая одного из персонажей.
Включила ноутбук, получила почту, распечатала письмо, открыла вложенный файл…
На экране возникло фото красивой, хотя и неулыбчивой белой женщины в форме подполковника Российской ФСБ. Краткая подпись гласила: «О. В. Варенец».
Варенцова. Пропавшая грамота
Утром, когда Варенцова принимала душ, к ней, дёрнув лапой дверь, наведался Тихон.
— Привет, баловник, — обрадовалась Оксана. — Спинку потереть?
Многие коты любят наблюдать за хозяйским омовением, но сами всячески избегают воды. В отличие от большинства, потомок камышовых охотно плавал в ванне и норовил забраться под душ. Сами понимаете, дельта Нила, камыши, то бишь папирусы, ну и гуси, опять-таки водоплавающие…
Оксана даже огляделась в поисках затычки и задумалась о температуре воды, но кот под душ не пошёл — против всяких ожиданий, целеустремлённо нырнул под ванну
— Ты что же это, гад, делаешь?..
Тихон истошно взвыл, но на хозяйскую руку не покусился, а ещё через секунду Оксана поняла, что перед котом придётся извиниться. Он и в мыслях не держал устраивать под ванной несанкционированный сортир. Тишка цепко держал в когтях добычу: общую тетрадь. Пыльную, грязную, мятую, обтрюханную… Оксана повертела её в руках. Гостиничный санузел — определённо не то место, куда может случайно завалиться тетрадка постояльца. Ну, разве что он вздумал подражать Дарье Донцовой и начал с того, что устроил себе «рабочий кабинет» прямо на унитазе. [23]
23
В период борьбы (по счастью, успешной) с тяжелой болезнью мужественная писательница действительно некоторое время работала именно так.
— Котяшка, не сердись… — погладила питомца Оксана и, не обращая внимания на лужу, потихоньку расплывавшуюся под ногами, заглянула в тетрадь.
Та сразу же разочаровала её. Вместо толстого вороха исписанных листов между затрёпанными обложками обнаружился всего один. И на нём чёрным гелем значилось: «19 октября. Предмет достал. Путь к терминалу узнал. Сегодня ухожу. Прощай, чёртов мир. Дьявол тебя трижды побери. Уверен, что ничего не потеряю».
Ещё присутствовала закладка — прошлогодний календарь, стилизованный под карту Таро. Нарисован на ней был клоун в дурацком колпаке и разноцветных лохмотьях, шагающий по краю пропасти. По оккультной науке он, кажется, без обиняков назывался безумцем или дураком. С такого станется в счастливом неведении шагнуть непосредственно в пустоту. «А с другой стороны, кто его знает, сейчас возьмёт, да взлетит. Зря ли говорят — дуракам счастье…»
В этот день, будучи на службе, она выбрала момент и в лоб спросила своё прямое начальство:
— Николай Ильич, а кто до меня жил в моём номере?
— Хм, — как-то очень странно глянул на неё Забелин, и она поняла, что вроде бы простой вопрос ему не понравился. Однако — чекист как-никак — полковник виду не подал и ответил коротко: — Старший оперуполномоченный Сизов.
Он явно считал тему закрытой, но Оксана сделала вид, будто не поняла.
— И где он сейчас? — спросила она — Небось на повышение пошёл?
— Да нет, — Забелин помрачнел, — скорее на понижение. Пошёл на охоту и не вернулся. Болота же, их знать надо… Каждый год несколько человек… приезжие в основном…
Оксана вытащила найденную тетрадь.
— Николай Ильич, вы помните его почерк? — И пояснила: — Котик мой сегодня из-под ванны добыл.
— Та-ак… — Забелин взял, прочёл, покачал головой. — А мы вот хоть и с собакой искали, а не нашли. Надо было, видно, с котами… Я так и думал, что Сизов наш — туда…
— Куда? — нарочито вялым тоном, скрывая жгучий интерес, спросила Варенцова. — В болото?
— Вы, может, слышали, Оксана Викторовна, что у космонавтов, находящихся долго на орбите, иногда происходят труднообъяснимые вещи, — негромко отозвался Забелин. — Официально они об этом не распространяются, предпочитают не выносить сор из избы. Чтоб самим остаться в избе… Так же вот и у нас. Надеюсь, я понятно излагаю?
— Вполне, — улыбнулась Варенцова. — Чего уж не понять. В каждой избушке свои погремушки. Только ведь, Николай Ильич, и я теперь в этой избушке живу.