Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 2
Шрифт:
Маленький Джон вздохнул.
— Ну что ж, — сказал он, — придётся потерпеть. Мама!
— Да?
— Как её зовут, в которую папа верит? Венера Анна Диомедская?
— Ох, родной мой, Анадиомейская!
— Да. Но у меня есть для тебя имя гораздо лучше.
— Какое, Джон?
Маленький Джон робко ответил:
— Гуинивир. Это из «Рыцарей Круглого стола» — я это только что придумал, только у неё были распущенные волосы.
Глаза матери смотрели мимо него, словно уплывали куда-то.
— Не забудешь зайти, мама?
— Нет, если ты сейчас заснёшь.
— Ну,
И маленький Джон зажмурил глаза.
Он почувствовал её губы у себя на лбу, услышал её шаги, открыл глаза, увидел, как она проскользнула в дверь, и со вздохом снова зажмурился.
Тогда потянулось время.
Минут десять он честно старался заснуть, применяя давнишний рецепт «Да» — считать уложенные в длинный ряд репейники. Казалось, он считал уже много часов. Наверное, думал он, ей время прийти. Он откинул одеяло.
— Мне жарко, — сказал он, и его голос в темноте прозвучал странно, как чужой.
Почему она не идёт? Он сел. Надо посмотреть! Он вылез из кроватки, подошёл к окну и чуть-чуть раздвинул занавески. Темно не было, но он не мог разобрать, наступил ли день, или это от луны, которая была очень большая. У неё было странное, злое лицо, точно она смеялась над ним, и ему не хотелось смотреть на неё. Но, вспомнив слова матери, что лунные ночи красивы, он продолжал смотреть. Деревья отбрасывали толстые тени, лужайка была похожа на разлитое молоко, и было видно далеко-далеко — ой, как далеко, через весь свет! — и всё было необычное и словно плыло. И очень хорошо пахло из открытого окна.
«Вот был бы у меня голубь, как у Ноя», — подумал он.
Луна была лунистая, светила из-за туч
И, круглая и светлая, бросала яркий луч.
После этих стихов, которые пришли ему в голову совершенно неожиданно, он услышал музыку, очень тихую — чудесную. Мама играет! Он вспомнил, что у него в комоде припрятано миндальное пирожное, достал его и вернулся к окну. Он высунулся наружу, то жевал пирожное, то переставал, чтоб лучше слышать музыку. «Да» говорила когда-то, что ангелы небесные играют на арфах, но это, наверно, куда хуже, чем вот как сейчас: мама играет в лунную ночь, а он ест миндальное пирожное. Прожужжал жук, у самого лица пролетела ночная бабочка, музыка кончилась, и маленький Джон втянул голову в комнату. Наверно, она идёт! Он не хотел, чтобы его застали на полу, залез опять в постель и натянул одеяло до самого носа. Но в занавеске осталась щель, и сквозь неё вошёл лунный луч и упал на пол в ногах кровати. Маленький Джон следил, как луч двигается к нему медленно-медленно, как будто живой. Снова зазвучала музыка, но теперь он еле-еле слышал её; сонная музыка, славная… сонная музыка… сонная… сон…
А время шло, музыка звучала то громче, то тише, потом смолкла, лунный свет подполз к его лицу. Маленький Джон ворочался во сне, наконец лёг на спину, вцепившись загорелыми пальцами в одеяло. Уголки его глаз подрагивали — он видел сны. Ему снилось, что он пьёт молоко из сковородки, и сковородка — это луна, а напротив него сидит большая чёрная кошка и смотрит на него со странной улыбкой, как
Он тихо заплакал во сне. И кровать начала вертеться; она была и внутри его и снаружи; ходила все кругом и кругом и становилась как огонь, и старуха Ли из «Выброшенных морем» вертела её. Ух, какая она была страшная! Быстрее, быстрее, пока он, и кровать, и старуха Ли, и луна, и кошка — все не слилось в одно колесо и кружилось, кружилось, поднимаясь все выше, выше — страшно — страшно — страшно!
Он закричал.
Голос, говоривший: «Милый, милый», проник сквозь колесо, и он проснулся, стоя в постели, с широко открытыми глазами.
Рядом с ним стояла мать, волосы у неё были, как у Гуинивир, и, вцепившись в неё, он уткнулся в них лицом.
— Ой, ой!
— Ничего, моё золото. Ты теперь проснулся. Ну, ну, все прошло.
Но маленький Джон все говорил: «Ой, ой!»
Голос её продолжал, мягкий, как бархат:
— Это лунный свет упал тебе на лицо, родной.
Маленький Джон всхлипнул ей в плечо:
— Ты сказала, что он красивый. Ой!
— Но спать он мешает, Джон. Кто впустил его? Это ты раздвинул занавески?
— Я хотел посмотреть, сколько времени; я… я высунулся, я… я слышал, как ты играла; я… съел миндальное пирожное.
Но на душе у него становилось спокойнее, и в нём проснулось инстинктивное желание оправдать свой испуг.
— Старуха Ли кружилась у меня внутри и стала вся огненная, — пробормотал он.
— Но, Джон, чего же и ждать, если ты будешь есть пирожные в постели?
— Только одно, мама. От него музыка стала гораздо лучше. Я ждал тебя, я уж думал, сейчас завтра.
— Милый ты мой, сейчас только одиннадцать часов.
Маленький Джон помолчал, потёрся носом о её шею.
— Мама, папа у тебя в комнате?
— Сегодня нет.
— Можно к тебе?
— Если хочешь, мой хороший.
Придя наконец в себя, маленький Джон отодвинулся.
— Ты сейчас совсем другая, мама; гораздо моложе.
— Это мои волосы, милый.
Маленький Джон взял их в руки, они были густые, темно-золотые, с серебряными нитями.
— Я люблю их, — сказал он, — я тебя больше всего люблю вот такую.
Схватив мать за руку, Джон потащил её к двери. Он закрыл за собой дверь со вздохом облегчения.
— Ты с какой стороны ляжешь, мама?
— С левой.
— Ну, хорошо.
Не теряя времени, чтобы она не успела передумать, маленький Джон залез в постель, которая показалась ему гораздо мягче, чем его собственная. Он опять глубоко вздохнул, зарылся головой в подушку и лежал, разглядывая битву колесниц и мечей и пик, которая всегда происходила на одеялах, там, где на свет были видны волоски.
— По-настоящему ведь ничего не было, правда? — сказал он.
Не отходя от зеркала, мать ответила: