Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 3
Шрифт:
В столовой Сомс презрительно щурился на надбитое яйцо. Он взглянул на вошедшею Майкла и уткнулся в свою чашку. Майкл прекрасно его понимал: ведь вчера они сидели, держась за руки! Он увидел, что у прибора Сомса лежит развернутая финансовая газета.
— Что-нибудь о собрании, сэр? Вашу речь, наверно, расписывают вовсю.
Сомс кашлянул и протянул газету. Заголовки гласили: «Бурное собрание — отставка двух директоров — вотум доверия». Майкл бегло просмотрел отчет, пока не дошел
«Мистер Форсайт, замешанный в это дело директор, в своей довольно длинной речи сказал, что не намерен петь Лазаря. Он заявил, что возмущен поведением пайщиков, что не привык к подозрениям. Он подал прошение об отставке».
Майкл опустил газету.
— Черт возьми! «Замешанный», «подозрения». Они этому придали такой оборот, точно…
— Газеты! — сказал Сомс и снова принялся за еду.
Майкл сел и начал очищать банан. «А ведь сумел красиво умереть, — подумал он. — Бедный старик».
— Знаете, сэр, — сказал он. — Я там был, и вот что я могу сказать: из всех только вы и мой отец возбудили во мне уважение.
— Гм! — промычал Сомс и положил ложку.
Майкл понял, что ему хочется побыть одному, и, проглотив банан, ушел к себе в кабинет. Пока его не позвали к Флер, он решил позвонить отцу.
— Как вы себя чувствуете после вчерашнего, Барт?
Голос сэра Лоренса, ясный, тонкий и высокий, ответил:
— Беднее и мудрее. Каков бюллетень?
— Лучше некуда.
— Поздравляем вас обоих. Мама спрашивает, есть ли у него волосы.
— Еще не видел. Сейчас пойду к нему.
И в самом деле, Аннет кивнула ему из приоткрытой двери.
— Она просит вас принести ей собачку, mon cher.
С Тинг-а-Лингом под мышкой, ступая на цыпочках, Майкл вошел. Одиннадцатый баронет! Он еще ничего не видел, потому что голова Флер склонилась над ребенком. Определенно — волосы у нее стали темнее. Майкл подошел к кровати и благоговейно коснулся ее лба.
Флер подняла голову и открыла его взгляду ребенка, бодро сосавшего ее мизинец.
— Чем не обезьянка? — послышался ее слабый голос.
Майкл кивнул. Конечно, обезьянка — но белая ли, вот вопрос!
— А ты как, дорогая?
— Теперь отлично, но что было… — она перевела дыхание, и ее глаза потемнели. — Тинг, смотри!
Китайская собачка, деликатно наморщив ноздри, попятилась под рукою Майкла. Во всей ее повадке сквозило хитрое осуждение.
«Щенята, — казалось, говорила она. — У нас в Китае это тоже бывает. Мнение свое оставляю при себе».
— Что за глаза! — сказал Майкл. — Ему мы можем и не говорить, что ребенка принес доктор из Челси.
Флер еле слышно засмеялась.
— Пусти его, Майкл.
Майкл поставил собачку на пол, и она убежала
— Мне нельзя разговаривать, — сказала Флер, — но страшно хочется, как будто я несколько месяцев была немая.
«То же чувство, что и у меня, — подумал Майкл, — она и вправду была где-то далеко-далеко, совсем не здесь».
— Как будто тебя что-то держит, Майкл. Совсем не своей становишься.
— Да, — мягко проговорил Майкл, — устарелая процедура. Есть у него волосы? Мама спрашивала.
Флер обнажила голову одиннадцатого баронета, покрытую темным пушком.
— Как у моей бабушки, но они посветлеют. Глаза у него будут серые. Майкл, а как насчет крестных? Матерью, конечно, Элисон, а кто будет крестным отцом?
Майкл помолчал немного, прежде чем ответить:
— Я вчера получил письмо от Уилфрида. Хочешь, возьмем его? Он все еще там, но я могу держать за него губку в церкви.
— Он пришел в себя?
— По его словам — да.
Майкл не мог прочесть выражение ее глаз, но губы ее слегка надулись.
— Хорошо, — сказала она, — и, по-моему, совершенно достаточно одного крестного. Мои мне никогда ничего не дарили.
— А мне моя крестная дала библию, а крестный — нагоняй. Значит, решено — Уилфрид.
И он наклонился к ней.
В ее глазах ему почудилось насмешливое и чуть виноватое выражение. Он поцеловал ее в голову и поспешил отойти.
У двери стоял Сомс, ожидая своей очереди.
— Только на одну минуту, сэр, — сказала сиделка.
Сомс подошел к кровати и остановился, глядя на дочь.
— Папочка, дорогой! — услышал Майкл.
Сомс погладил ей руку и, как бы выражая свое одобрение младенцу, кивнул и пошел к двери, но в зеркале Майкл увидел, что губы у него дрожат.
Когда Майкл опять спустился в нижний этаж, им овладело сильнейшее желание запеть. Но нельзя было; и, войдя в китайскую комнату, он стал смотреть в окно на залитый солнцем сквер. Эх, хорошо жить на свете! Что ни говори, а этого не станешь отрицать. Пусть задирают носы перед жизнью и смотрят на нее сверху вниз. Пусть возятся с прошлым и с будущим; ему подавай настоящее!
«Повешу опять «Белую обезьяну», — подумал он. — Не так-то легко будет этому животному нагнать на меня тоску».
Он пошел в чулан под лестницей и из-под четырех пар пересыпанных нафталином и завернутых в бумагу занавесок достал картину. Он отставил ее немного, чтобы посмотреть на нее в полусвете чулана. И глаза же у этой твари! Все дело в этих глазах.
— Ничего, старина, — сказал он. — Едем наверх, — и он потащил картину в китайскую комнату.
Сомс оказался там.
— Я хочу повесить ее, сэр.