Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 8
Шрифт:
— О, я же вас всегда просила! Ровно в двенадцать на два пенса.
— На два пенса? — Мальчик вытаращил глаза. — Может быть, вы желаете поговорить с этой леди, мисс? — Он постучал в закрытую дверь. — Леди желает поговорить с вами. Доброго утра, мисс!
Дафна Уинг в белом кимоно показалась в двери. Ее глаза впились в Джип.
— Ах! — воскликнула она.
— Можно войти?
— О да! О, конечно! Я репетировала. Я так счастлива видеть вас!
Посреди комнаты стоял столик, накрытый на двоих. Дафна Уинг подошла к нему, Держа в одной руке банку с молоком, а в другой короткий
— О миссис Фьорсен, я так рада! Право же, рада. Мне так хотелось, чтобы вы посмотрели мою комнату, — нравится она вам? Откуда же вы узнали, где я живу? — Она опустила глаза и добавила: — Я думаю, лучше сказать вам. Мистер Фьорсен был здесь, а потом я виделась с ним у графа Росека — и… и…
— Мне понятно. Не трудитесь рассказывать все это.
Дафна Уинг поспешно продолжала:
— Конечно, я теперь сама себе хозяйка. — Вдруг нелепая маска «светской дамы» словно упала с ее лица и она схватила Джип за руку. — О миссис Фьорсен, я никогда не буду такой, как вы!
— Надеюсь, что нет.
Как может она просить о чем-либо эту девушку? Но Джип подавила это чувство и сказала с каменным лицом:
— Вы помните моего ребенка? Хотя нет, конечно, вы никогда не видели мою девочку. Так вот, он и граф Росек только что отняли ее у меня.
Дафна Уинг судорожно сжала ей руку.
— О, какая гадость! Когда?
— Вчера днем.
— Как я рада, что не видела его с тех пор! О, я убеждена, что это гадость! Вы, наверно, в ужасном отчаянии?
На губах Джип промелькнула усмешка. Дафна Уинг продолжала:
— Вы знаете… я думаю… я думаю, что в вашем самообладании есть что-то страшное! Оно пугает меня. Если бы мой ребенок был жив и его украли бы, как вашего, я, наверно, была бы сейчас полумертвой.
Джип сказала все с тем же каменным видом:
— Так вот, я хочу вернуть мою девочку, и мне казалось…
Дафна Уинг всплеснула руками.
— О, я думаю, что смогу заставить его… — Смутившись, она замолчала, потом торопливо добавила: — А вы действительно… ничего не имеете против?
— Я ничего не имела бы против, будь у него даже пятьдесят любовных историй. Возможно, у него столько и есть.
Дафна Уинг досадливо прикусила нижнюю губу.
— Я думаю, что могу заставить его теперь делать то, что я хочу, а не то, что он хочет. Когда любишь, иначе нельзя. О, не улыбайтесь так, пожалуйста; из-за вашей улыбки я чувствую себя как-то… неуверенно.
— Когда вы его увидите?
Дафна Уинг покраснела.
— Возможно, он придет сюда завтракать. Видите ли, ведь он мне теперь не чужой! — Подняв глаза, она добавила: — Он даже не позволяет мне произносить ваше имя; это приводит его в ярость. Поэтому-то я уверена, что он все еще любит вас; только любовь его такая странная. — Она снова схватила руку Джип. — Я никогда не забуду, как вы были добры ко мне. Я надеюсь….что вы… полюбите кого-нибудь другого. — Джип пожала ее влажные, липкие пальцы, а Дафна Уинг поспешно продолжала: — Я уверена, что ваша девочка — прелесть. Как вы должны страдать! Вы
Джип наклонилась и коснулась губами лба девушки.
— До свидания. Моя крошка поблагодарила бы вас, если бы умела.
И она повернулась, собираясь уходить. Вдруг она услышала подавленное рыдание. И прежде чем Джип успела сказать слово, Дафна Уинг сжала себе пальцами горло и заговорила прерывающимся голосом:
— Это… это кошмар! Я… я с того времени не плакала… С того времени, как… вы знаете! Я… я… полная хозяйка себе. Только я… только… вы мне напомнили… Я никогда не плачу!
Эти слова и подавленные рыдания провожали Джип чуть ли не до самой машины.
Вернувшись на Бэри-стрит, она увидела, что Бетти все так же сидит в прихожей, не сняв шляпы. За ней никто не прислал, никакого ответа не было и из Ньюмаркета. Джип не могла есть, не могла ничем занять себя. Она поднялась в спальню, чтобы не попадаться на глаза прислуге. Каждую минуту она прислушивалась к звукам, которые ничего не означали, сто раз подходила к окну. Бетти была в детской; Джип слышала, как она что-то передвигает там. Но и эти звуки прекратились. Джип заглянула в детскую и увидела, что толстуха, так и не сняв шляпы, сидит на сундуке спиной к двери и тяжело вздыхает. Джип, вся дрожа, неслышно вернулась в свою комнату.
А что если… ради ребенка ей придется пожертвовать своим чувством? Что если это жестокое письмо было его последним словом, и ей придется выбирать либо то, либо другое? От кого же она должна отказаться — от любимого или от ребенка?
Она подошла к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха — сердце у нее болело нестерпимо. Она снова почувствовала, что у нее мутится в голове: слишком жестока была эта борьба, эта немая, невыразимая словами схватка двух инстинктов, каждый из которых был невероятно силен, настолько силен, что она раньше и представить себе этого не могла.
Глаза Джип остановились на картине, напоминавшей ей Брайана; теперь ей показалось, что сходства нет никакого. Брайан слишком настоящий, слишком любимый, желанный. Еще вчера она оставалась глуха к его мольбам, отказывалась уйти к нему навсегда. Как странно! Разве она не помчалась бы к нему сейчас, не пошла бы с ним, куда он захочет? О, если бы она могла сейчас быть в его объятиях! Никогда она от него не откажется, никогда! Но тут в ее ушах зазвучал воркующий голосок: «Дорогая мам!..» Ее девочка, ее драгоценная крошка!.. Как может она от нее отказаться, не прижимать больше к себе, не целовать это пухленькое, прелестное тельце, не видеть это серьезное темноглазое личико!
Гул Лондона врывался через открытое окно. Так много жизни, так много людей — и ни одной души, которая могла бы помочь! Она отошла от окна и села к пианино, которое привезла из Милденхэма. Но она только сидела, сложив руки и глядя на клавиши. Ей опять вспомнилась песня, которую пела на концерте Фьорсена та девушка, — песня о разбитом сердце.
Нет, нет! Она не может, не может! Она останется с ним, со своим любимым! И слезы катились по ее щекам.
Внизу остановилась машина, но она не поднимала глаз, пока в комнату не вбежала Бетти.