Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 8

Голсуорси Джон

— Да, но, тетя Кэрстин, он ведь в ужасном состоянии! Я не могу этого видеть.

— Дорогая, Дирек очень впечатлителен; к тому же он был болен. В нашей семье у многих бывали видения. Это пройдет.

Недда горячо запротестовала.

— Я не верю, что это у него пройдет, если он останется здесь и будет надрывать свое сердце! А они еще хотят меня с ним разлучить! Я вижу, что хотят!

Кэрстин обернулась, ее глаза сверкнули.

— Они?.. А-а… Ну что ж! Тебе придется бороться, если ты хочешь стать женой бунтаря.

Недда

растерянно поднесла руку ко лбу.

— Видишь ли, Недда, борьба никогда не прекращается. И бороться приходится не только с той или другой несправедливостью, бороться надо со всякой силой, со всяким богатством, которые пользуются тем, что они сила и богатство. Эта борьба никогда не кончается. Подумай хорошенько, прежде чем вступать в нее.

Недда отвернулась. Что тут думать, когда мысль о том, что она не хочет, не может с ним расстаться, заглушала все остальные! Она прижалась лбом к переплету окна, стараясь найти какие-то убедительные слова. Там, над садом, ярко голубело небо, вокруг было радостно и легко, и в воздухе кружили веселые бабочки. Слышно было, как где-то поблизости остановился автомобиль, его фырканье отчетливо раздавалось в тишине, нарушаемой только воркованием голубей и пением малиновки. Вдруг Недда услышала, как Кэрстин сказала:

— Ну вот, покажи, на что ты способна. Они здесь!

Недда обернулась. На пороге стояли дядя Джон и дядя Стенли; за ними шли отец и дядя Тод.

Что это значит? Зачем они приехали? Она очень встревожилась и поглядывала то на одного, то на другого. Стояли они как-то напряженно, словно не были уверены, как их примут, но в то же время в глазах у них светилась решимость и даже, пожалуй, угроза. Джон подошел к Кэрстин и протянул ей руку.

— Феликс и Недда, наверно, рассказали вам, что было вчера. Мы со Стенли решили, что нам лучше приехать.

Не отвечая ему, Кэрстин попросила:

— Тод, сходи, пожалуйста, к маме и скажи ей, кто здесь.

Потом все они замолчали, не зная, что сказать и куда девать глаза, пока, наконец, не вышла радостная, но немножко встревоженная Фрэнсис Фриленд. Когда она их всех расцеловала, они сели. Недда, примостившись у окна, крепко сжимала руки у себя на коленях.

— Мы приехали поговорить о Диреке… — сказал Джон.

— Да! — перебил его Стенли. — Ради всего святого, Кэрстин, прекратите это. Только подумайте, что могло бы произойти, если бы этот бедняга вовремя не отдал богу душу!

— Вовремя?

— Конечно. Вы же знаете, на что решился Дирек! Черт возьми! Вряд ли нам было бы приятно иметь в семье уголовника!

Фрэнсис Фриленд, которая только молча сплетала пальцы, вдруг поглядела на Кэрстин.

— Я не очень все это понимаю, дорогая, но Джон всегда говорит разумно и правильно. Не забывайте, что он старший и у него большой жизненный опыт.

Кэрстин наклонила голову. Если в этом и была ирония, Фрэнсис Фриленд ее не заметила.

— Милый Дирек, как и всякий джентльмен, не должен нарушать законы своей

страны или принимать участие в каких-то противозаконных делах. Я все время молчала, но на душе у меня было очень тяжело. Ведь надо же признаться, что все это было не совсем прилично, правда?

Недда увидела, что отец ее вздрогнул. Но тут в разговор снова вмешался Стенли.

— Теперь вся эта история, слава богу, кончена, и прошу вас, дайте пожить всем спокойно!

В эту минуту лицо тети показалось Недде просто необыкновенным: оно было такое застывшее и в то же время в нем было столько огня!

— Спокойно? В мире нет и не может быть покоя! Есть смерть, а покоя нет! — И, подойдя к Тоду, она положила руку ему на плечо и, как показалось Недде, устремила взгляд куда-то далеко-далеко. Джон сказал:

— Речь ведь идет сейчас не об этом. Мы были бы очень рады, если бы вы нас заверили, что никаких беспорядков больше не будет. Вся эта история нас очень тревожила. А сейчас причина ее, по-видимому, отпала.

В его тоне была какая-то непререкаемость, и Недда увидела, как все повернули головы к Кэрстин, ожидая ее ответа.

— Когда все, кто кичится у нас в стране своей верой в свободу, перестанут отнимать у обездоленных последние крохи этой свободы, только тогда причина и в самом деле отпадет!

— Иными словами, этого не будет никогда? Услышав, что сказал Феликс, Фрэнсис Фриленд посмотрела на него, а потом с огорчением на Кэрстин.

— По-моему, дорогая Кэрстин, тебе не следовало этого говорить. Люди мало-мальски приличные не хотят никому зла. Но мы все порою бываем невнимательны. Я знаю это по себе: ведь и я часто забываю, что надо думать не только о себе, но и о других. Меня это ужасно огорчает.

— Мама, не надо защищать произвол!

— Я уверена, дорогая, что люди его допускают из самых лучших побуждений!

— Но и восстают они тоже из самых лучших побуждений!

— Ну, в этом я не разбираюсь, дорогая. Но я, как и наш дорогой Джон, сожалею обо всем, что произошло. Диреку будет очень тяжко, если ему придется в старости раскаиваться в том, что он сделал. Куда лучше смотреть на все с улыбкой, стараться только видеть светлые стороны жизни и не ворчать по всякому поводу!

Когда Фрэнсис Фриленд кончила свою речь, наступило молчание, и, как показалось Недде, длилось оно бесконечно долго. Наконец Кэрстин, прислонясь к плечу Тода, сказала:

— Вы хотите, чтобы я удержала Дирека? Я повторю вам всем то, что уже говорила Недде. Я и не пытаюсь им управлять, — мне это вообще не свойственно. Когда я встречаюсь с чем-нибудь для меня отвратительным — я восстаю против этого и совладать с собой не могу. Тут уж я ничего не могу поделать. Понимаю, как вам всем это неприятно, как это тягостно вам, мама. Но пока в нашей стране царит произвол, пока здесь измываются над батраками, животными и всеми, кто слаб и беспомощен, — до тех пор люди будут восставать и вы не ждите покоя!