Джон Голсуорси
Шрифт:
Для Голсуорси всегда было неразрешимой проблемой достигнуть гармонии между гуманистом и художником; в решении этой задачи в собственных произведениях он был абсолютно беспомощен. Он прекрасно различал эту грань в работах других писателей, например Толстого, который никогда не проигрывал «в войне между художником и моралистом, тщательно взвешивал каждый из этих компонентов и составлял единое целое». И в то же время для него самого это была мучительная проблема. «Что касается моих пьес: не стоит забывать, что я не реформатор, а художник, творец, который – совершенно искренне – придумывает свои книги на основании увиденного и пережитого. Социологический фактор появляется
Он был отягощен своим общественным самосознанием: социальное неравенство и несправедливость лежали на нем таким тяжким грузом, будто он нес за них персональную ответственность; его пожертвования возрастали по мере роста его заработков, однако их все равно не хватало, чтобы смягчить боль и чувство вины, которые он постоянно ощущал. В политической сфере он не занимал определенной позиции: «Я не принадлежу ни к одной из политических партий – ни к тори, ни к либералам, ни к социалистам – и предпочитаю быть свободным в своих суждениях». Голсуорси считал, что принадлежность к какой-нибудь партии не поможет ему решить стоящие перед ним проблемы, но он предвидел и приветствовал социальную революцию, которая, по его мнению, была неизбежной, и которую общество впоследствии предало счастливому забвению. Он был «уверен, что через тридцать – сорок лет вся политическая жизнь в этой стране сведется к открытой борьбе «имущих» и «неимущих»», – так писал он Гилберту Мюррею.
Столь сильные чувства не могли не найти отражение в произведениях писателя, более того, они становились главной темой его пьес и романов. Можно пойти дальше, утверждая, что по мере угасания его общественного пафоса книги Голсуорси становились все слабее. В его последних романах огонь погас совсем; как и Уилфрид Дезерт, герой его романа «Пустыня в цвету», написанного за два года до кончины, писатель обнаруживает, что заменить угасший огонь нечем.
Глава 20
МАНАТОН И «БРАТСТВО»
Самым счастливым местом для Голсуорси, безусловно, стал Уингстон, деревенский дом в Манатоне, что в Девоне, описанный в рассказе «Лютик и ночь», «прелестный уголок», расположенный в самом центре местности, из которой вышел его род. Уингстон был для него убежищем от бурной лондонской жизни; здесь он обретал покой и возможность размышлять и писать; его окружали поля, где Голсуорси мог гулять и кататься верхом; и, что самое главное, здесь он избавлялся от клаустрофобии, которая мучила его в городе. В Манатоне он чувствовал себя свободным и духовно, и физически.
К несчастью, Ада не разделяла его любви к Уингстону. Она испытывала к нему некую сентиментальную привязанность – ведь сюда они приехали с Джоном на Рождество после смерти его отца, чтобы побыть вместе в первые дни их свободы, – но ее не устраивали ни его удаленность, ни климат. Условия жизни в Манатоне в те времена были достаточно примитивными, Аде не хватало городских удобств и развлечений; она здесь часто болела и скучала. Ей не терпелось вернуться в Лондон или отправиться за границу в поисках солнечного тепла и новых впечатлений.
Манатон – небольшая деревушка на границе с Дартмуром, расположившаяся между Мортонхемпстедом и Бови-Трейси; в ней насчитывалось всего несколько домов, деревенская почта, лавка и характерный для тех времен трактирчик. Уингстон находился на окраине деревни, к нему вела узкая, обсаженная деревьями дорога, заканчивавшаяся у черного хода на заднем дворе; кухонная дверь была всегда открыта, через нее туда-сюда бегали дети хозяина, мистера Эндакотта,
Голсуорси несколько раз приезжали в Уингстон в качестве «платных гостей» мистера Эндакотта и его жены, а теперь, начиная с весны 1908 года, они арендовали парадные комнаты дома, в то время как в остальной его части проживала хозяйская семья. Во время пребывания Голсуорси и их гостей миссис Эндакотт ухаживала за ними, а ее муж присматривал за их лошадьми.
Внутреннее убранство дома описано Р. X. Моттрэмом; Голсуорси занимали две парадные комнаты с окнами на юг, выходившие на длинную веранду; одна из комнат служила столовой и одновременно кабинетом, где работал Джон; вторая была гостиной, где стояло новое пианино Ады – «маленький «Бехштейн», «опробованный» в Мортоне, а затем весной аккуратно доставленный сюда на телеге». Музыка была единственным ее утешением – «Джек пишет, я же бездельничаю, или печатаю, или пытаюсь играть на моем милом маленьком «Бехштейне», который доставляет нам такую радость».
Судя по записям Ады, они приехали в Уингстон в начале апреля и провели там около трех месяцев, вернувшись в Лондон 20 июня. Для Голсуорси это был большой промежуток времени, когда он мог без перерыва работать над новым романом, получившим сначала название «Тени», но позже переименованным в «Братство». «Я слишком поглощен работой, чтобы писать еще и письма, – оправдывается он перед Эдвардом Гарнетом, которому долго не писал. – Но нам все же удалось насладиться весной и окрестными лугами. А в солнечные дни здесь просто великолепно».
Ада была менее довольна их жизнью. В апреле она с завистью думает об отдыхе Моттрэмов на Луаре – «хочу шепнуть Вам на ушко, что для меня это совершенно не отдых – ведение домашнего хозяйства, все эти люди, заказы ужасных продуктов в местных лавках – совсем не отдых – тс-с-с!» В июне она радуется предстоящему отъезду в Лондон: «С меня довольно деревенской жизни, надоели этот уют и новизна ощущений и этот густой девонширский воздух, даже когда он хороший, что, впрочем, бывает нечасто... В субботу у нас был настоящий ураган, а в воскресенье рано утром к нам забрела овца и такое натворила! Хочу в свой маленький садик на Аддисон-роуд, где за всем можно уследить, да и уследить нужно за малым».
Немного печально, что Джону и Аде нужны были в жизни столь разные вещи: Ада была очень утонченной женщиной в своих вкусах, разговорах, манере одеваться; она блистала в атмосфере жизни высшего лондонского света. Ей нравилось все, что она могла там получить, – концерты, театры и более всего – само светское общество. Ведь чем знаменитее становился Джон, тем чаще их повсюду приглашали – от частных обедов до общественных мероприятий.
Все, кто знал Аду, подтверждают, что в деревне она скучала, а иногда чувствовала себя и просто несчастной. Тем не менее через много лет после того, как они перестали ездить в Манатон, будучи уже вдовой, она с чувством ностальгии вспоминала его в своих мемуарах «Через горы и дальше». Возможно, время стерло из ее памяти суровый местный климат и скуку, в которой она признавалась в письмах Ральфу Моттрэму.