Джон Кипящий Котелок
Шрифт:
— Кто подстрелил эту свинью, которая не годилась для жаркого? — грубо бросил один из сгрудившихся вокруг него парней.
Вот такая эпитафия прозвучала над телом старика.
— Видать, Красному Коршуну надоело делиться со старым бездельником, — зевнул другой.
— А может, это не Коршун его прикончил? Может, здесь есть кто-то еще и теперь наша очередь отправиться на тот свет?
Бандиты бросились врассыпную, а я опустился перед стариком на колени и приподнял его голову. Знал, что он был негодяем, но все равно сердце мое щемило от жалости.
И тут я уверился, что сострадание к ближнему
— Хват, мой мальчик! — выговорил с такой нежностью, что во мне всколыхнулся гнев и пробудилась отчаянная жажда мести.
— Кто это сделал, дружище? — зашептал я ему в ухо. — Скажи мне, кто это сделал?
До этого он словно не чувствовал боли, но теперь, в агонии, лицо его исказилось и посерело. На последнем выдохе он простонал:
— Эмити… берегись… — И умер, с предупреждением, застывшим на устах.
Мы с Каддиганом похоронили его и завалили могилу камнями, чтобы ее не могли разрыть койоты. Когда была опущена последняя глыба, из-за гор на востоке показалось солнце, осветив долину первыми лучами. Наверное, в тот момент я был склонен к излишней впечатлительности, потому что мне это показалось знаком свыше, обещанием, что старику простятся все его грехи.
Быть может, он принес людям немало зла, но по крайней мере в отношении меня проявил заботу.
Я стал размышлять над тем, что хотел сказать мне Доктор перед самой смертью, и вид мой был настолько мрачен, что Каддиган воскликнул:
— Черт побери, Шерберн! Он же был мерзавцем!
— Да, Каддиган, — отозвался я, — но он был добр ко мне.
Я лег, завернулся в одеяло, и на меня нахлынула страшная усталость. Я решил больше ни о чем не думать, однако, проснувшись через пару часов, словно от толчка, твердо знал, что теперь буду делать. Вопреки предупреждению Доктора, собрался поехать в Эмити и посмотреть, что из этого выйдет.
Весь день мы отдыхали в тени, но как только солнце стало спускаться к западным вершинам, я оседлал пегого и тронулся в путь. Каддиган вскочил и крикнул:
— Составить компанию, старичок?
Но я покачал головой и медленно поехал через пустыню.
Глава 39
ПОСЛАНИЕ КОРШУНА
Несмотря на всю мою решимость, до Эмити я добрался не сразу. Оставалось не больше пары миль до города, когда вдруг что-то заставило меня отклониться от маршрута, как отклоняется стрелка компаса к залежам железа. Я решил заглянуть к Лэнгхорнам, и едва выехал на дорогу, ведущую к ранчо, как откуда-то из-за камней на нее свернула и Дженни. Я так обрадовался, что издал индейский боевой клич. Она повернулась и, остановив лошадку, замерла в седле. Девушка так и сидела без движения, пока я к ней не подъехал. И будь я проклят, если у нее по щекам не катились слезы!
— Вот черт! — поразился я. — Ты ли это, Дженни? Как это на тебя не похоже!
— Он сказал мне, что ты никогда не вернешься, — пояснила она. — И я… я почти поверила ему. Но теперь больше не поверю ни единому его слову. Ненавижу его! Низкий лжец!
— Господи! — выдохнул я. — Уж не о Грешаме ли ты говоришь?!
— Да, о нем!
— Но он… — начал было я и тут вспомнил. —
— Не хочу больше о нем говорить, — перебила меня Дженни. — Не хочу о нем даже думать! Для меня он больше не существует!
Стоило ли спрашивать, кто для нее существовал? Я заключил в объятия ту, которая предпочла меня великому Питеру Грешаму, и прочел ей две главы из ненаписанного романа, где все слова были лишь о том, что нет на свете девушки лучше ее и краше. Кажется, история понравилась Дженни, и не знаю, сколько еще мы вели бы себя как дети, если бы ииз-за холма не показались двое работников ее отца, заставив нас отпрянуть друг от друга. Мы поехали к ней домой. Там я попал в лапы майора Лэнгхорна, и он долгое время излагал мне одну из своих гениальных идей, осуществив которую человечество могло бы раз и навсегда удовлетворить свою потребность в электрической энергии. Он предлагал изготовить гигантские линзы и установить их над пустыней; солнечные лучи будут фокусироваться на больших котлах, вода в них, превращаясь в пар, станет вращать турбины, от которых во все уголки планеты, где только есть нужда в электричестве, будут расходиться провода. Разумеется, система может работать только днем, но, как он глубокомысленно подметил, многие промышленные предприятия вполне могут обходиться по ночам без электричества. Мистер Лэнгхорн даже рассчитал стоимость линз, и все шло гладко, пока я не спросил, откуда он возьмет в пустыне столько воды.
Об этом он не подумал, поэтому стал напряженно тереть лоб. Однако по виду майора нельзя было сказать, что его затея зашла в тупик, она всего лишь претерпела небольшую заминку. Мы с Дженни посмотрели друг на друга и, дурачась, выкатили глаза. А вскоре я стал собираться в Эмити — на сей раз уверенный, что больше никуда не сверну.
К городу я подъехал новым человеком. До встречи с Дженни казалось, что я взвалил на себя ношу, которая мне не по силам; теперь же, когда проблема наших отношений столь благополучно разрешилась, любое дело мне было по плечу.
Уже совсем стемнело. Никем не замеченный, я подошел к отелю. Обогнув здание, отпер дверь с задней стороны и стал подниматься по лестнице в мою комнату — точнее говоря, в номер, который когда-то была моим. Оказавшись в хорошо знакомом помещении, я решил собраться с мыслями и хорошенько обдумать дело, которое меня сюда привело.
Прежде всего, конечно, нужно было повидаться с Грешамом и рассказать ему все, что случилось со мной после того, как я выехал из Эмити. Или нет, может, и его не стоило ни во что посвящать? Что ж, подумал я, это я пойму при встрече по его глазам.
Несмотря на все мои опасения, меня переполняла гордость. Я сумел втереться в доверие к бандитам, мог то появляться среди них, то исчезать, когда мне заблагорассудится, и теперь уже ничто не мешало мне накрыть всю шайку-лейку, собрав для этого лучших людей городка с самим Грешамом во главе! Чем дольше я об этом думал, тем сильнее утверждался во мнении, что, пожалуй, следует выложить ему все начистоту.
Останавливала меня лишь глупая гордыня — я не хотел показываться Питеру на глаза после того, как столь торжественно объявил, что отбываю навсегда.