Джон Леннон навсегда
Шрифт:
Активность вновь вернулась к Джону — по крайней мере так все выглядело. Он начал ремонтировать многие помещения в своем доме, и на время переехал с Йоко в отель.
Энтони Фосет, с 1968 по 1970 личный секретарь Леннонов, был их другом и советником в творческих делах. Он организовывал их выступления, сопровождал в поездках, а иногда даже вмешивался в личную жизнь. Постоянная
В своей книге «Джон Леннон — битл, художник, провокатор» он пишет: «Назад, в Титтенхерст они вернулись в полной самоизоляции. Это было реакцией на события прошедшего года, на постоянный диалог с прессой, на их мирные акции, поездки. Джон в то время еще не осознавал, что ему нужен кто-то еще, кроме Йоко, к кому он мог бы обратиться, найти отдушину. Мне было совершенно ясно, что их связь так дальше продолжаться не может».
Может быть, именно Энтони позаботился о том, чтобы однажды в руки Джона попала книга американского психолога Артура Янова «Древний крик». «Когда я ее прочел, она стала для меня, как колумбово яйцо. Это надо осуществить, сказал я себе. Ведь уже было так много ошибок — с наркотиками и Махариши… Я дал это почитать и Йоко. Она полностью разделила мое мнение, и тогда мы схватились за телефонную трубку…».
Янов приехал в Англию и начал с Леннонами собственный курс терапии «Древний крик».
С каждым в отдельности, в различных помещениях, он провел первые беседы. Вскоре после этого они отправились в Лондон, где Ленноны устроились в двух разных отелях. Янов продолжил свою терапию. Путем раздельного лечения он пытался добиться, чтобы каждый осмыслил самого себя. Целых два года они постоянно были вместе, что изолировало их не только от других, но и каждого — от его собственного прошлого.
В конце апреля Янов вылетел с ними в Лос-Анджелес, где в следующие четыре месяца лечил уже методом групповой терапии. То, что Джон тщетно искал в наркотиках и в медитациях Махариши, он, казалось, обрел теперь в лечении Янова. Он стал больше понимать самого себя и не считал необходимым стыдливо скрывать чувства за маской цинизма и клоунады. «Я полагаю, что в начале этой терапии люди очень удивляются, что узнают о себе всё. В этой фазе думают: дружище, об этом определенно еще никто ничего не слышал. Это — гарантированное безумие, потому что ты переживаешь то, чего никто и не переживал… Я, как и прежде, нахожу терапию великолепной и очень не хочу, чтобы из нее опять получилось что-то вроде большого дела Махариши…» (Интервью Веннера). Сарказм последних слов не скрывает сомнений Джона и, возможно, желания сделать антирекламу «Древнему крику» мистера Янова.
Однако об эффекте терапии говорит следующий альбом Леннона.
Пластинка «Джон Леннон/Пластик Оно Бэнд», записанная в октябре, может быть, самая личная из всего, что он до сих пор делал. В этих песнях он воскрешает свое детство.
«Смерть моей мамы» — песня-траур по Джулии, кончину которой он так и не может постичь. Он открыто поет о сиюминутных жизненных обстоятельствах в зонге «Изоляция».
People say we got it made Don't they know we've so afraid? Isolation… The world is just a little town Everybody trying to put us down Isolation… We've afraid of everyone Afraid of the sun Isolation… Люди говорят, что мы всего достигли, Однако они не знают, сколько в нас страха. Изоляция… Мир — это маленький город, где каждый пытается насВ «Working Class Него» («Герой рабочего класса»), которую Джон писал как революционный зонг, он на свой лад выражает собственную причастность к рабочему классу. Журналисту Веннеру он сказал: «Я считаю концепцию этой вещи революционной. Надеюсь, она стала песней для рабочих, а не для шлюх и гомиков.
Также надеюсь, что она служит тому же делу, которому служит „Дайте миру шанс“… Я полагаю, что она — для людей из рабочего класса, будь он верхним или нижним. Все они должны быть включены в средний слой, или уже автоматически — через аппарат — в него втянуты. И это все, что я хотел сказать. Это мой опыт, который, надеюсь, станет предупреждением для людей».
Если не учитывать «Героя рабочего класса», альбом производил впечатление, что фаза активного включения в борьбу за мир была лишь коротким озарением, которое отныне погасло. Другие песни альбома наводили на мысль, что Леннон хотел бы отныне петь только о себе самом и своих проблемах, пусть и с небывалой до этого честностью.
Интервью Веннера устранило все сомнения. В нем Джон подвел решительную черту под отрезком жизни, который был озаглавлен как «Время „Битлз“». Одновременно он дал понять, что передумал о многом. Леннон заявил, что чувствует себя причастным к идеалам, которые все на этой планете называют миром и справедливостью. И, казалось, он готов немедленно присоединиться к борцам за эти идеалы.
Беседа не лишена противоречий, что не удивительно для импульсивного характера Джона. С одной стороны, будучи знаменитой поп-звездой, он хочет использовать все свое влияние, дабы привлечь под знамена борьбы с насилием как можно больше людей, с другой, утверждает, что никогда не передавал никаких посланий.
Текст предпоследнего зонга в этом альбоме звучит как кредо:
Бог — это мера, которой мы измеряем нашу боль. Это-то я и хочу вам сказать… Я не верю в волшебство… Я не верю в библию… Я не верю в Гитлера. Я не верю в Иисуса. Я не верю в Кеннеди. Я не верю в Будду. Я не верю в «Битлз». Я верю в себя. В Йоко и себя. Это — правда. Мечта кончилась. Я был моржом. Теперь я — Джон.Все, что Леннон говорил журналистам до того, было произнесено под влиянием внезапных мыслей, спонтанного, сиюминутного чувства. А нередко он утверждал что-то, чтобы достичь сенсационного эффекта.
В беседе с Веннером он был очень открыт, и от души говорил обо всем, что его волновало. Ему тридцать. Эпоха «Битлз» закончилась. Подводился итог.
Достигли ли они того, чего хотели? Изменили ли своими песнями мир к лучшему? Или все осталось по-прежнему?
Да, теперь ему было тридцать. А разве не он еще совсем недавно ревел на всю страну известный клич: «Не верь никому, кому за тридцать»?
Ему еще оставалось десять лет…
В стране неограниченной свободы
Джон объявил 1970-й «годом номер один» своей новой жизни. Этим он еще раз возвестил о завершении главы под названием «Битлз». Неудивительно, что интервью Веннеру, наряду со многими горькими истинами, содержало и преувеличения, и несправедливые оценки. Например, пассаж о том, что Брайан Эпштейн запихнул битлзов в костюмы и из четырех бунтарей-музыкантов сделал беззубый ансамбль.