Джони, о-е! Или назад в СССР - 2

Как не странно, песню «Джони» первый секретарь нам петь разрешил. Я предоставил перевод, они подумали-подумали, и он написал на нотах: «К исполнению разрешить!». Всего «прошло» райком партии двадцать шесть новых песен, причём все песни Юрия Шатунова были восприняты «на ура», двадцать восемь переделанных современных популярных и детских песен, шесть «народных». Из них мы кое-как отрепетировали и исполнили только двадцать две песни. Причём половину из них играл я и записанная мной фонограмма. Наши музыканты только исполняли телодвижения.

Лера поначалу даже обиделась, когда поняла,

что играет что-то не то, что она нажимает. А ребятам понравилось. Потом и Леру мы убедили, что хуже не будет. Просто на записи добавиться «мяса». Так и получилось.

Когда мы прослушали то, что записали, даже у меня дрогнуло сердце. Шестнадцатиканальный пульт свёл всё наше и моё творчество во вполне себе приемлемый трек. Естественно они «лажали», но я не позволил музыкантам «лажать» на конечной записи, так как писал их на четыре канала одновременно одного из «Акаи». То есть четыре «их» инструмента записывались на один магнитофон, а моя гитара, писалась, на всякий случай, на мою «Ноту». Во время концертов, когда находишься в «изменённом состоянии», иногда получается интересная импровизация.

Я ночевал не дома, а в спортзале на своей раскладушке. Вместе со мной остался сторожить имущество Семёныч. Трудовик принёс нам электрическую самодельную грелку «козёл», выполненную в виде асбестовой трубы и накрученной на неё спираль из никель-хромовой проволоки. Мама, предупреждённая заранее, что я не брошу свою и магазинную аппаратуру на «съедение волкам», а останусь ночевать в школе, принесла одеяла и матрасик для меня. Когда она узнала, что ночью меня будет охранять Семёныч, то пообещала матрас и ему, если тот придёт и возьмёт его сам. Семёныч сходил, взял и принёс ещё один односпальный матрас, на котором спал раньше Сашка.

В общем, мы устроились хорошо.

Танцы закончились в десять часов, а в половине одиннадцатого опустела и школа. Нас побеспокоила только сторож, бабулька из Мишкиного подъезда, которой мы пожелали спокойной ночи и завалились спать. Спать в таком большом помещении, когда за окнами задувает штормовой ветер, свистящий через щели в окнах, было непривычно. Мы с Семёнычем сделали на сцене в углу выгородку из стойки, с которой убрали аппаратуру, и одеял, поставили в неё «козла» и вполне комфортно себя чувствовали.

Но до того момента, пока уличную дверь не вскрыли и в спортзал не проникли «жулики», если мерить этих людей категориями «Карлсона, который живёт на крыше». Что-то подобное я предполагал, потому, что историй, когда воровали школьную аппаратуру после танцев и дискотек, я знал достаточно много. А поэтому предостерёгся.

Звук вскрываемого ключом простейшего внутреннего замка я не услышал, а вот грохот трёх ведер, упавших вслед за потянувшей их верёвкой со стоящей в двух метрах парты, разбудил не только меня, спящего, как убитый, но не очень, но и Семёныча, изображавшего собой абсолютно мёртвое, но сильно храпевшее тело. Просто в вёдра я сложил ещё и пустые бутылки от лимонада, которым поили детей. Вёдра упали, бутылки, звеня и разбиваясь, попадали на пол. Эхо в пустом спортзале усилило и продлило грохот и перезвон, и мы вскочили с лежанок. Спали мы с Семёнычем, по причине прохладного состояния воздуха, одетыми, но без ботинок. Однако у меня рядом с раскладушкой стояли мои «кирзачи», накрытые портянками.

Сунув ступни ног в

сапоги и низко склонившись над полом сцены, я прошмыгнул к другому углу стены и скатился с подиума по правой лестнице. Там у меня возле стенки сцены лежал фонарь и два толстых черенка для лопат, взятые у трудовика. Черенки были обработаны шкуркой до состояния шероховатости поверхности «ноль» и приятно ласкали руку, но я взял одну палку в правую руку, а фонарь в левую.

Прокравшись вдоль сцены, я приблизился к двери, где, тихо матерясь, на фоне дверного проёма нарисовались тени, зазвеневшие, попавшими под ноги бутылками. Дверь закрылась.

— Вот я вас! — рявкнул я охрипшим от пения голосом и скользнул назад. Прокрался по-над противоположной стеной вокруг зала, стараясь, как можно сильнее топотать сапогами. В погоню за мной метнулся луч фонаря, но я уже открыл дверь и крикнул:

— Вот, сейчас я милицию вызову!

Я выскочил из спортзала, с силой хлопнув дверью. Дверь от удара приотворилась, и было видно, что «жулики» перевели луч на сцену, где должна была стоять вожделенная аппаратура. Но её там «жулики» не увидели, а увидели «нечто» лохматое в пятнистом балахоне «цифра», в который Семёныч завернулся перед сном.

Семёныч, как оказалось, служил на флоте радистом сверхсрочную и его направили на «Русский остров» инструктором в школу радистов. А потом, когда создавали морской спецназ, прозванный народом «Халулай», его, вследствие хорошей спортивной подготовки, направили туда. Там, кстати, он и познакомился с Мишкиным отцом.

Когда на него направили луч света, Семёныч зарычал, словно поднятый из берлоги медведь и кинулся навстречу врагу, к сожалению забыв, что находится на некотором — около метра -возвышении. Сцена была абсолютно чистая, те есть, всю аппаратуру и шнуры мы убрали под неё, и поэтому бывший спецназовец успел сделать несколько быстрых шагов, прежде чем рухнул вниз.

Раздался такой грохот и звон, что, наверное, проснулась и сторожиха, выбравшая своей «норой» кабинет директора школы.

— Твою мать! — единым рыком разнеслось по залу, и дверь спортзала, ведущая на улицу, быстро открылась, выпустив незадачливых похитителей чужого имущества и осталась распахнутой, то и дело стукаясь от порывов ветра о стену здания.

Включив фонарик и подбежав к Семёнычу, я увидел его лежащим в луже крови. Мои бутылки при падении разбились и Семёныч лежал во всём «этом» изобилии сверкающих в свете фонаря, словно бриллианты, осколков. Моё сердце обмерло. Семёныч лежал на боку и было видно, что один из осколков донышка вонзился ему в плечо.

— Лежи не шевелись, — крикнул я, подходя ближе, стараясь не давить стекло и этим не портить пол спортзала.

— Лежу не шевелюсь. Я руку сломал.

Он поднял правую руку, с кисти и пальцев которой стекала кровь.

У меня пробежал «мороз» по коже.

— Сейчас перевяжу. Надо только стекло убрать, чтобы тебя перевернуть и вытащить.

Я метнулся к противоположной стене, где стояла подборная фанерная лопата, совки и веники, которыми убирали зал. Взяв лопату и веник, поспешил к «заминированному» Семёнычу. Собрав стекло со стороны его спины и распинав сапогами не разбившиеся бутылки, подобрался к телу и освободил его от впившихся в него осколков. Хорошо, что под «балахоном» у Семёныча была куртка, а потому, кроме распоротого донышком плеча, на теле раны имелись, но, вероятно, не глубокие.