Джордано Бруно
Шрифт:
Король благоволит к Ноланцу. Многие им восторгаются. Двери академий перед ним открыты, Да, он читает в университете лекции, но он ничем не связан. От должности ординарного профессора он отказался, чтобы не налагать на себя новые путы. Превыше всего на свете ценит он свободу убеждений. Джордано всегда отстаивает право иметь собственные мысли, как бы ни расходились они с общепринятым мнением. Он очень дорожит этой своей независимостью. В Париже, как и в Неаполе, не упускает случая лишний раз громогласно об этом заявить. На титульном листе его новой книги красуется заглавие: «Подсвечник», комедия Бруно Ноланца, Академика ни одной из академий.
«Тени идей» были далеко не легким чтением. Ноланец толкует Платона в неподобающем духе? Кое-кто правильно понял Бруно. Начались
Как он ответил? Встал на сторону тех, кто узрел в нем последователя Платона? Или подтвердил наихудшие предположения?
«Песнь Цирцеи» усилила разноголосицу. Уверяли, будто новая книга сплошь издевка над религией, плод зловреднейшего безбожия. У Бруно находились и заступники: зачем придавать скрытый смысл невинным примерам, которые лишь поясняют приемы мнемотехники? Почему в обезьяне надо непременно видеть монаха? Где твердые доказательства, что Ноланец выставляет на посмешище духовенство и церковь? Да и следует ли «Песнь Цирцеи» толковать иначе, чем «Тени идей»?
И он ответил. Бруно ценил эзопову мудрость иносказаний, но совсем не хотел, чтобы его понимали превратно. Во вступительном письме к «Подсвечнику» он объявил, что комедия должна пролить свет и на «Тени идей». Он сдержал обещание. Света на этот раз было предостаточно!
В первой же сцене Бонифацио велит слуге торопиться «во имя благословенного ослиного хвоста, которому поклоняются генуэзцы». Дальше – больше.
Восхваляя магическое искусство, Бонифацио не скупится на примеры, когда магия восполняет недостатки природы; она обращает вспять реки, останавливает море, двигает горы, повелевает солнцем. Сколько насмешки над библейскими россказнями в одной только фразе! Господь останавливает солнце, чтобы Иисус Навин мог засветло перебить филистимлян. Моисей, спасая иудеев от фараоновой погони, велит морю расступиться. Вера способна двигать горами, утверждается в евангелии от Матфея. Не вера, выходит, а магическое искусство. Значит, и библейские истории, которыми так восторгаются верующие, не больше чем проделки ловких магов!
К священнейшим для каждого христианина вещам Бруно относится хуже иного турка. При описании сценок, откровенных до неприличия, ввертывает библейские изречения, куски молитв, литургические формулы. Современные ему комедиографы не отличались особой стыдливостью, с подмостков неслись хлесткие выражения. Публику не надо было приучать к соленым шуткам. Но в «Подсвечнике» забористые фразы произносились не для красного словца, кощунство не было самоцелью. Церковь притязала на то, чтобы каждый шаг человека сообразовывался с библией. Так почему и в самых острых ситуациях, рассчитанных на уши взрослых, не выражать своих чувств привычными словами церковных текстов? Любая мысль должна опираться на священное писание? Бруно действовал усердно и последовательно: сакраментальные формулы в весьма вольном контексте, строка из псалма среди смачных острот, евангельский образ в окружении двусмысленных намеков. Словами священного писания можно, оказывается, одинаково хорошо говорить и о догматах веры и о плотских утехах! От предписанного благоговейного трепета мало что остается, когда, услышав знакомые выражения, надрывают от смеха животы. Жена Бартоломео, жалуясь на его нерадивость, вспоминает известную молитву. Карубина рассказывает об отмщении мужу и пользуется словами из мессы. О любовном треугольнике – Джованни Бернардо, Бонифацио и Карубине – говорится как о единосущности троицы, важнейшем христианском догмате: «И эти трое едины суть!»
Непочтительнейшим образом отзываются в комедии не только о бездельниках дворянах или королях, но и о духовных лицах. Достается не одним монахам или монахиням, чьи обители подобны домам терпимости. Достается и самому папе. Бруно вспоминает Рим, Пия V и его декреты против продажных женщин. Конечно, святой отец жаждал не выгод от обложения куртизанок, а торжества добродетели. Он заботился лишь о том, чтобы уберечь честных матрон от пагубного примера!
В комедии напыщенно прославляют Италию.
«Подсвечник» не оставлял ни малейших сомнений относительно взглядов Бруно на христианскую религию. Комедия была проникнута воинственным антицерковным духом.
Способность его делать одновременно множество дел, жить полнокровной жизнью только вызывала удивление и зависть. Он читал в университете, давал уроки королю, бывал в ученых собраниях и писал, писал… Закончив комедию, вновь обратился к темам, давно его занимавшим. Джордано работал над «Печатью печатей». Он продолжал совершенствовать «искусство изобретения» и уделял много вниманий гносеологии. Его интересовали теоретические основы мнемоники, метафизики, естественной магии. Он изучал различные, в том числе и труднообъяснимые, стороны психической жизни человека.
Бруно писал о многообразных видах «контракции», высшем напряжении духовных сил, одержимости одной страстью, крайней внутренней сосредоточенности.
Что такое откровения и вещие сны? Может ли сосредоточенность на одном каком-либо предмете вызвать, видение? Находят ли во сне решение задачи, которое никак не давалось наяву? Почему иногда люди в забытьи, не сознавая опасности, бродят по краю пропасти? Способен ли вдруг заговорить немой? В чем сила ясновидца? Что значит быть одержимым духами? Каковы возможности внушения? Кто поддается воздействию магов? Почему когда от больного отказывается ученый доктор, его подчас спасает знахарь? Для кого опасны ведьмы?
Бруно различал дурные и похвальные контракции. Одно и то же душевное состояние в зависимости от устремлений может приводить к противоположным результатам. Древние мудрецы, годами живя в пустыне, достигали высот умозрения, и им открывалась истина. А отшельники-монахи только множат невежество.
О чем бы Бруно ни писал, он то и дело с иронией и гневом возвращался к религии. Не чудеса создают веру – вера создает чудеса. Колдунья может навредить только тому, кто убежден в ее могуществе и панически страшится ее чар. Любой кудесник бессилен там, где его презирают. Злые духи никогда не вселяются в разумных и образованных, они предпочитают людей суеверных и темных. Вера – необходимое условие всех магических и исцеляющих действий. Те врачи, которым сильнее всего верят, добиваются наибольших успехов в лечении. В толпе скептиков нечего делать чудотворцу.
А ведьмы? Бруно интересуют не обманщицы, торгующие колдовским зельем, и не те несчастные, что под пытками признались в общении с дьяволом. Есть женщины, которые убеждены, что летают на шабаш и отдаются демонам. Они одурманивают себя растираниями и особым питьем: дикие фантазии, вскормленные суевериями, принимаются за реальность.
Особенно ненавистны Бруно различные проявления религиозной мистики. Блаженные, которым по ночам является богородица, или полоумные монашки, свихнувшиеся на своей любви к «небесному жениху», куда более опасны, чем безудержные любовницы Люцифера. Тех-то ведь не выдают за образец для подражания! Бруно пишет достаточно прозрачно, чтобы читатель понял, фантазии каких «праведников» он считает наивреднейшими. Бредовые фантазии святош питают не только их собственную постыдную глупость, но и глупость других ослов, которые видят в них апостолов и пророков.
Бруно издевается над теми, кто, стремясь превзойти других в святости, ради благочестивой худобы морит себя голодом или осыпает не слишком сильными ударами плети. Его возмущает тяжелое душевное расстройство, вызываемое иногда культом Христа. Он имеет в виду «стигматы» – язвы или покраснения кожи, выступающие, словно следы распятия, на руках и ногах. Прибегая к иносказанию, Джордано говорит о людях, которые «сосредоточивают всю силу своего воображения на смерти какого-нибудь Адониса». С помутившимся рассудком погружаются они в сладострастие печали и доводят себя до такого состояния, что на собственном теле вызывают появление «стигматов тех пронзенных божеств».