Джордано Бруно
Шрифт:
На первом допросе, рассказывая о некоторых малопохвальных страницах своей молодости, Джордано проявил странную забывчивость. В существенном был немногословен, зато сыпал ненужными деталями: вспомнил, что монашеский обет вместе с ним принимал только один послушник, пояснил, что 1576 год был следующим за годом юбилея, не забыл имени прокуратора, но счел возможным особенно не распространяться по поводу злополучных событий, когда дважды начинали следствие. Он выражался весьма осторожно: не сказал, что бежал из Неаполя, а просто сообщил «я находился в Риме», «прибыл, чтобы представить оправдания». Свое пренебрежение
Но сколько еще впереди тяжелых вопросов! Касаясь ссоры с Мочениго, он сказал, что собирался в, Германию, дабы печатать там свои произведения. Что же получается? Приехал к Мочениго, пожил в Венеции и решил возвращаться к еретикам? Вся эта история говорит только о нежелании изменить греховный образ жизни. Где хотя бы малейшее доказательство его раскаяния, его благих намерений, предваряющих всякое исправление? Ну хорошо, он приехал по приглашению Мочениго. Не слишком ли дерзко, будучи отступником, заявиться в Венецию? Но почему должны ставить ему все в вину? С его стороны это не дерзость, а смирение. Он вернулся с чистым сердцем, чтобы заслужить у папы прощение. Конечно, он только об этом и думал!
Но как это доказать? Восемь месяцев назад он вступил на землю республики, но так ничего и не предпринял, чтобы осуществить свое жгучее желание! Мало того, он пытался бежать в Германию и наверняка бы скрылся, если бы не Мочениго. Но и этому есть объяснение: он, правда, готовился к отъезду, но это не бегство. Сама мысль о поездке возникла у него из стремления угодить папе. Во Франкфурте он бы собрал и издал свои труды, чтобы покорнейше повергнуть их к стопам его святейшества. Но почему, находясь так долго в Венеции, он даже не сделал попытки примириться с церковью? Здесь тоже нет ничего странного. Все эти восемь месяцев он страстно желал, но никак не мог найти способ заслужить прощения. Лишь в последние дни его осенила счастливая мысль – поднести свои работы папе и таким необычным путем получить отпущение грехов.
Именно так он и будет говорить! Это поможет ему избежать большой опасности, которая возникнет, если инквизиторы начнут выискивать ересь в его сочинениях. Подносить папе книги, где есть и ошибочные, с точки зрения богословов, положения? Нет, он хотел поднести только те, которые одобряет. В них, мол, он видел надежный шанс заслужить благосклонность римского первосвященника!
Он не должен подавать и виду, что боится цензуры. При всяком удобном случае он будет ссылаться на свои книги, чтобы у судей не зародилось и мысли, что там содержится ересь!
Скоро ли его снова призовут инквизиторы? Прошло три дня, прежде чем состоялся второй допрос.
Горестным тоном поведал Джордано о своих скитаниях по Италии, о пребывании в Женеве. Он, разумеется, умолчал о том, что примкнул к кальвинистам, о том, что был арестован, отлучен от церкви, подвергнут постыдному наказанию. Причины отъезда из Женевы объяснил просто: ему, мол, объявили, что если он хочет и дальше оставаться в городе, то должен принять кальвинистскую веру, без чего не может рассчитывать на их поддержку. Он предпочел уехать.
Он рассказал о Тулузе, Париже, Лондоне, о годах, прожитых в Германии.
Вспоминая прошлое, Джордано сожалел иногда о своих проступках, но говорил об этом как о вещах, которые совсем нетрудно исправить.
На первом допросе он упомянул, что собирался в Германию, чтобы издать там свои книги. Теперь Бруно вносит очень существенное уточнение: во Франкфурте он хотел напечатать ряд работ, в частности «О семи свободных искусствах», и, явившись в Рим, повергнуть их к стопам папы.
– Мне известно, – говорит Джордано, – что его святейшество любит даровитых людей. Я рассчитывал получить отпущение грехов и дозволение носить духовный сан, но жить вне монастыря.
Как все это меняет картину! Не сорвавшаяся попытка бегства к еретикам, а поездка с благочестивыми целями! Но ведь ничего подобного не сообщил ни Мочениго, ни Бертано, ни Чотто?
Джордано не хочет быть голословным. У него есть свидетели. О его намерении знают неаполитанские монахи, приехавшие на капитул. Это может подтвердить Доменико да Ночера.
Эти неожиданные признания не порадовали инквизиторов. Они иначе представляли себе дело. Обвиняемый по желал еще кое-что добавить. Не надо думать, что все написанное им прежде он одобряет и сейчас. В некоторых своих книгах он выступал скорее как философ, чем как добрый католик, и рассуждал неподобающим образом о могуществе, мудрости и благости бога. Все это он излагал согласно христианским догмам, но тем не менее теперь не одобряет, поскольку основывал свое учение на чувствах и разуме, а не на вере.
Бруно не стал говорить подробнее об «ошибочных» сторонах своих учений. Зачем ему облегчать задачу инквизиторов и указывать на вещи, которые могут остаться незамеченными? Он ограничился сказанным и отослал к своим книгам.
Заявления Бруно были столь важны, что инквизитор Венеции нашел необходимым тут же повидать фра Доменико. Допрос Джордано происходил в субботу и кончился поздно. Наутро инквизитор, отказавшись от воскресного отдыха, направился в монастырь к Доменико да Ночера и попросил его рассказать, а затем и письменно изложить все, о чем они беседовали с Джордано Бруно.
Фра Доменико умудрен опытом и искренне расположен к своему бывшему ученику. Он знает, как и что отвечать инквизитору. Незадолго до троицы здесь, в церкви, он увидел одетого в мирское платье человека. Тот почтительно ему поклонился. Не сразу узнал он в нем земляка, ученого, жившего прежде в монастыре, фра Джордано из Нолы. Отыскав уединенное местечко, они принялись беседовать. Бруно рассказал о причинах, побудивших его снять рясу. Виной тому нападки тогдашнего провинциала Бруно, по его собственным словам, долго скитался по чужим странам, но всегда вел католический образ жизни. От старого наставника не скрыл он и своих планов: он решил книгу, которую держит в голове, написать и представить его святейшеству. Таким путем он думает добиться расположения, переехать в Рим, продолжать научные занятия и чтение лекций.